Первое мое впечатление о приснопамятном владыке Никодиме было, что он человек энергичный и ему стоило труда эту энергию заключить под покровом своего архиерейского величия, что тоже было ему свойственно и очень ему шло.
Обращали на себя внимание его живые глаза, они все замечали, излучали ум, интерес и благожелательность.
Его интересовала прежде всего церковная жизнь и люди в ней. Казалось, любого человека он оценивал с точки зрения пригодности для церковной работы. В общем, так оно и было. Он жил делом, и всякий нужный для дела человек был ему дорог. Н. А. Павлович (
Так получилось, что при вступлении митрополита Никодима на Ленинградскую кафедру в 1963 году Духовные школы в епархии оказались незаполненными. Власти вели дело к их полной ликвидации и потому всеми силами стремились не допустить полного набора в семинарию. Всего было около ста десяти учащихся. Пополнение шло из закрытых семинарий, оттуда приезжали для обучения во
Наконец, в 1974 году все вдруг увидели, что учащихся стало более 250 человек. Появилось новое поколение священников и монахов. Школы укрепились. Многие расценивали это как чудо и удивлялись, как владыке Никодиму удалось достичь этого вполне легально, на виду у всех. Ясно, что достигнутая численность школы тоже была бесконечно малой по сравнению с тем, что требовалось для нашей задавленной режимом Церкви, но она послужила отправной точкой в дальнейшем развитии учебного дела в Ленинграде.
К тому времени я был назначен в Вильнюс после четырехлетней командировки в Австрию, а до того был два года ректором Духовных Академии и семинарии в Ленинграде как епископ Тихвинский.
Мой монашеский постриг в Иоанно-Богословском академическом храме и хиротония в иеромонаха и епископа в Александро-Невском Лаврском Свято-Троицком соборе были совершены владыкой Никодимом.
В иеродиакона рукоположил меня нынешний митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий за той же Божественной литургией, когда он сам был хиротонисан митрополитом Никодимом во епископа 26 декабря 1965 года. Тогда я учился на
Это было время, когда епископат старшего поколения стал катастрофически вымирать. Немногие кандидаты среднего поколения были рукоположены, и очередь дошла до молодых. Сам владыка Никодим был рукоположен в
Однажды в первые дни первой седмицы Великого поста я зашел к нему по делу. Ему принесли минеральной воды. Он ее охотно выпил и говорит: «Раньше ведь я терпел до конца первой Преждеосвященной литургии в Чистую среду. Теперь не могу». Действительно, очевидцы подтверждают, что он со своими сотаинниками ничего не ел и не пил на первой седмице поста, кроме Причастия на Преждеосвященных литургиях в среду и пятницу, как требует Типикон, предписывая после этого очень умеренную пищу.
Владыка старался проводить в своем кафедральном городе первую и страстную недели (седмицы) Великого поста и дни рождественского предпразднства, ежедневно утром и вечером бывая на богослужениях. При этом в предпразднство Рождества он говорил: «Строгий пост в эти дни обязателен. А если надо поститься, ничто этому не может быть препятствием».
В Чистую субботу он любил служить Литургию в академическом храме и причащать учащихся. Он вникал во все подробности быта Духовных школ. Он пестовал личности, щадил индивидуальность, хранил нашу юность, брал на себя самые трудные организационные дела, никогда не снимал с себя ответственности за происходящее и никогда не подставлял других вместо себя. Сам будучи благородного образа мыслей, он считал искренность самой лучшей политикой, доверял другим и сам был достоин доверия. Он очень ценил постоянство в преданности делу. Перед моей архиерейской хиротонией он сказал мне: «Только не меняйся!» Правилом жизни для него было наставление Патриарха Сергия (Страгородского): «Делай все, что требуется, что можно и немножко больше». Так он и меня наставлял, когда отправлял в Вену на послушание.
У владыки Никодима были большие планы преобразования Духовных школ. По всей видимости, условия жизни того времени этому не благоприятствовали. Но он очень заинтересованно относился ко всякой свежей идее и практике. Одобрял заботу по пересмотру курсов богословско-исторических дисциплин. Всегда сам ездил «утрясать», то есть отстаивать перед сильными мира сего списки поступающих учеников.
Он любил коллективно обсуждать возникавшие вопросы лучшей организации жизни учащихся, их занятий и досуга, обращал внимание на подготовку преподавателей, требовал, чтобы они сами учились, следили за новинками богословской литературы, оживляли ими свои лекции и уроки, знали хотя бы один из западных языков (при нем были открыты в Академии курсы английского языка для преподавателей). Иностранный язык был средством для ознакомления с современной богословской литературой Запада, и это было важно, так как своя, русская, в то время издавалась мало
Любил он и подискутировать, охотно позволяя оспаривать себя, но когда всех выслушивал, то обыкновенно, учитывая мнения собеседников, формулировал результат разговора, и никто при этом не должен был ему мешать. Фразой «говорит кафедра» он пресекал любой «базар».
При его участии оживились отношения православных с Римско-католической Церковью,
Так вот, об истории. Владыка любил цитировать фразу: «История — великая учительница». Ее изрек Папа Иоанн XXIII. Ему же принадлежит выражение: «Церковь не музей. Ее ценностями христианин призван жить, и жить вечно». Для нас в ту пору эти слова были актуальны. Ведь режим не только разрушал церковные храмы или превращал их в склады и увеселительные, развлекательные места. Он хотел сделать Церковь и верующих экзотикой и низвести ее до уровня музейного экспоната. Всей своей жизнью владыка противился этому, всю свою волю напрягал для борьбы с этим. Для него это было делом естественным, потому что он свидетельствовал о Христе и Церкви в практике повседневности. По роду деятельности он встречался с людьми противоположных убеждений и был для них апостолом мира, любви Христовой и доброжелательности. Симпатии, завоеванные его личностью, оборачивались симпатией к Церкви. Его отличала любовь к богослужению. Он часто говорил: «От службы церковной я не устаю». Его архиерейские богослужения были роскошны. Один мой старший собрат говорил: «Владыка Никодим всегда представлял в своем богослужении Церковь торжествующую». И это в
Верующие наслаждались его торжественными богослужениями. Молодые архиереи брали с него пример. Мне кажется, что при желании любой архиерей мог бы служить максимально торжественно. Но некоторых в провинции (а скорее — многих) стесняли своими «добрыми советами» местные власти. Не зря ведь, помню, митрополит Алма-Атинский Иосиф (Чернов), будучи гостем владыки в Ленинграде, сказал полушепотом как бы самому себе: «Так служить не всем позволяют». Владыка сам дерзал и вокруг себя вдохновлял многих на спасительные, благодатные дерзания.
Его истовое служение объяснялось не только происхождением из духовного сословия по матери, но и бабушкиным влиянием и воспитанием. «Моей бабушке я обязан тем, что стал православным христианином», — говорил он. Архиепископ Димитрий (Градусов), впоследствии схиархиепископ Лазарь, довершил дело его воспитания ранним монашеским постригом и последовательным рукоположением во иеродиакона и иеромонаха. Вся его юность была наполнена общением с людьми высокого духовного устроения и святости жизни. Среди них была и схимонахиня Серафима (Наталья Дмитриевна Крылова), постриженная в Толгском монастыре на Волге (под Ярославлем) в 1922 году архиепископом Иосифом (Петровых). Ему был привит вкус к благочестию, известная решимость в деле монашеского подвига. Всю жизнь он ценил это качество в людях, судя по высокой оценке им духовного устроения личности митрополита Гурия (Егорова) и особенно епископа Стефана (Никитина), который принимал участие в его архиерейской хиротонии и которого он с любовью называл «архиереем святой жизни», что так и было.
Владыка
Видел я, как он, присутствуя за службой в Академии, терпеливо и кротко учил каждению молодого иеромонаха, вчерашнего студента и впоследствии архиерея. Его часто можно было наблюдать спокойно наставляющим молодого священника при первых богослужениях после хиротонии. Он часто выступал перед преподавателями и учащимися Академии и семинарии.
Однажды, помню, он закончил свое выступление словами покойного уже тогда профессора Сергея Алексеевича Купресова: «Учитесь хорошо, трудитесь, любите Церковь. Она Мать ваша, позаботьтесь о Ней!» Это было, несомненно, правилом и его собственной жизни.
Зная владыку таким, было досадно, обидно и больно слышать несусветные толки досужих людей: «Владыка хороший, только боимся, переведет он нас к католикам». Похоже, что сильные мира сего способствовали этим толкам. Они, не позволявшие открыть ни одного нового православного прихода, в том числе в граде святого Петра (там было всего 15 церквей на 4,5 миллиона жителей!), не стеснялись рассказывать такой анекдот в связи с поездкой владыки в Рим на заключительное заседание II Ватиканского Собора: «Стало известно, что митрополит Никодим поехал закрывать Ватиканский Собор! Что же теперь будет с нашими ленинградскими соборами?» Владыка тяжело переживал вынужденные встречи с местными ленинградскими властями, потому что их отношение к Церкви часто было откровенно агрессивным. Он нервничал, иногда повышал голос на нерасторопных служителей.
Этим объясняется и его болезненность: «Что ж ты думаешь? Зря что ли открылся у меня диабет в молодом возрасте? Помню, служил иеромонахом в Ярославле. Проснусь часа в 3 утра, жажду чувствую, сил нет. А надо служить Литургию — пить нельзя. Подставлю уста к водопроводному крану, освежусь, не глотая воду. Терплю дальше, до конца Литургии». Владыка говорил, что диабет действует болезненно на весь организм, ослабляет его.
У некоторых портится зрение, у других
Сердце вопило: «Владыка, владыка, на кого ты нас оставил! С тобой ушла целая эпоха восстановления Православия через активную работу в нечеловечески трудных условиях враждебности сильных мира сего, находившихся в плену искусственного мира марксистско-ленинского безбожия, духовной лености и глубочайшего религиозного невежества. Но вместе с многими твоими сотрудниками ты делал Православие известным, и через тебя оно нашло путь к сознанию многих безрелигиозных политиков, не посмевших отвернуться от веры отцов и пращуров через десять лет после твоей кончины в праздник
Теперь высвечивается провидческий смысл его казавшихся при жизни обыкновенных слов, осмысливается его жизнь как искреннее служение торжеству Церкви Христовой.
Владыка Никодим ценил искренность и на нее адекватно отвечал. Он не любил обмана и говорил: «Меня можно обмануть только один раз». Немыслимо было потерять его доверие. Это было бы лично для меня самым большим несчастьем. Страшно было наблюдать его холодно-вежливый разговор с провинившимися или просто не оправдавшими его надежд. Живость характера с моментальной реакцией на слова и события делали его иногда вспыльчивым. Но он
Я боялся владыку и признавался ему в этом, а он добродушно возражал: «Ну, чего меня все боятся? Я ведь простой и даже
Последние годы жизни владыка часто болел. Врачи прописывали ему постельный режим, но он работал. Гора книг и бумаг лежала рядом с ним. В таком состоянии он не терял присутствия духа. Говорил спокойно, громко, уверенно. Однажды при посещении моем он так и выглядел.
Во мне сработало
Буди, буди!..
Господи, слава Твоему всеблагому Промыслу.
Вечная память незабвенному Высокопреосвященнейшему владыке митрополиту Никодиму, положившему жизнь свою за дело нашей тогдашней подготовки, чтобы мы работали во славу Божию сегодня.
Когда он умер, была большая скорбь, но Господь прелагает скорби в радость, так что теперь день памяти владыки Никодима для нас светлый праздник.
+ ГЕРМАН,
Архиепископ Волгоградский и Камышинский
1997 год