К. В. Быкова. Мои воспоминания. (Продолжение. Начало в № 3–4/2014)

Жизнь в Москве для меня была нова и интересна. За год до приезда в Москву учиться родители отпускали меня посмотреть Москву: я ее не знала, меня провозили через нее родители, когда ехали на богомолье в Лавру преподобного Сергия. Первый раз меня возили туда, когда мне было восемь лет. Теперь уже ученицей седьмого класса гимназии поехала я одна в Москву. Там в это время жили и учились мои брат и сестра. Они меня встречали и постарались за несколько дней показать достопримечательности Москвы.

Мы были в храме Христа Спасителя, во всех соборах Кремля, в Чудовом и в Вознесенском монастыре, который был расположен около Спасских ворот Кремля. Соборы и Чудов монастырь были открыты целый день, закрывались только после вечерни, если не было всенощного бдения. На раке святых мощей святителя Алексия в Чудовом монастыре в ногах стояла металлическая тарелка, на которую приходящие клали деньги. Меня поразило, что сколько бы ни положил на тарелку пришедший, дежурный иеромонах, сидевший в нише, в головах раки, вставал и начинал молебен святителю.

В Архангельском соборе были похоронены московские цари, а в Вознесенском женском монастыре — царицы. В Архангельском соборе, справа от солеи, было небольшое надгробие. Это гроб убитого в Угличе царевича Дмитрия. В ногах на стене висела под стеклом его окровавленная рубашка, теперь ее нет. Осматривали мы и царь-колокол, и царь-пушку. Лазали на Ивановскую колокольню, с высоты ее осматривали Москву. Посмотрели и на большой колокол колокольни, в который звонили два раза в год — на именины царя, 6 декабря, и в Пасху, когда ночью все храмы Москвы ждали удара этого колокола, и тогда начинался звон всех «сорока сороков» Москвы. Были мы и в Кремлевском дворце; к сожалению, жилые комнаты царей были закрыты. Кто там бывал, говорили, что они небольшие и в них масса икон. Мы же осмотрели Грановитую палату и Георгиевский и Андреевский залы дворца. В этих залах стояли длинные столы, на них были разложены короны всех царей и цариц. Каждый царь к коронации делал себе новую корону, также и для царицы. Они очень красивы, усыпаны драгоценными камнями —

изумрудами и другими. На столах стояло много красивых золоченых блюд с эмалью: видимо, на этих блюдах царям подносили хлеб-соль в тех городах, где они бывали. Все это я осматривала за год до приезда в Москву жить и учиться.

Дома мы были воспитаны так, что каждое воскресенье, а тем более в большие праздники бывали у всенощной и утром у литургии. В первое воскресенье в Москве сестра повела меня к поздней литургии в храм Христа Спасителя. Она знала, что там в каждое воскресенье архиерейская служба. Служили по очереди четыре московских викарных епископа […]. Митрополитом Московским в то время был Владимир [Богоявленский]¹. Архиерейская служба меня интересовала: я ее совсем не знала, так как архиереи в Коломне почти не бывали. В мои гимназические годы один раз приезжал владыка Анастасий² и шел в Семик с крестным ходом, и, когда я была в седьмом классе, приезжал митрополит Владимир. Нас водили в собор, но мы ничего не видели, так как народа было очень много.

Почти каждое воскресенье я стала ходить в храм Христа Спасителя. И храм, и служба производили сильное впечатление. Очень хорошо пел хор; почему-то назывался он Чудовским; пели на два клироса, без женщин, в кафтанах — по воскресеньям в красных, а в большие праздники в серебристых. Протодиакон был с хорошим басом, Дзиховский. Храм производил сильное впечатление соединением серого и белого мрамора и живописью знаменитого художника Васнецова. Над главным входом в храм была надпись золотыми буквами: «Не нам, не нам, но имени Твоему». В этот вход проходил архиерей, а молящиеся входили в боковой вход. Стены храма были серого мрамора, а алтарь был круглым, как часовня, из белого мрамора. По верху часовни было чудное кружево из белого мрамора. На клиросе в нишах были изображения поклонения волхвов с одной стороны и поклонения пастухов с другой. В вышине в куполе было изображение Господа Саваофа Васнецова, причем один палец руки был больше аршина. На хорах были два придела: святителя Николая и святого великого князя Александра Невского. Там хранились все знамена, взятые у французов в 1812 году, а стены были исписаны фамилиями погибших в этой войне, причем не только генералов и офицеров, но и простых солдат.

Я любила бывать в храме Христа Спасителя не только по воскресеньям, но и в царские дни, когда там бывала торжественная архиерейская служба, приезжали градоначальник, генералитет и придворные фрейлины, жившие в Москве. Там же была последняя служба и проводы митрополита Владимира, который переводился в Петербург, но продержаться там долго не мог, так как не мог вытерпеть вмешательства Распутина в церковные дела, в назначение архиереев. Он был переведен в Киев, где в начале революции погиб. На его место в Москву приехал митрополит Макарий³.

В Успенском соборе не было по воскресеньям архиерейской службы; служил обычно протопресвитер, пел синодальный хор под управлением Данилина. В праздники святителей Московских в соборе служил митрополит, в Воздвижение воздвигал крест один из викарных, также и в Великий Четверг совершал Таинство Елеосвящения в восемь часов утра; в храме Христа Спасителя в этот день после литургии митрополит совершал омовение ног. В Успенском соборе было шесть пар священнослужителей, все имеющие бас. Ежедневно кроме литургии совершалась вечерня, которую служила одна пара, а остальные пели на середине церкви. Зимой всенощных бдений не было под праздники. Как обычно, днем совершалась вечерня, а в два часа ночи утреня, которую пел синодальный хор, но только взрослые: мальчиков не будили.

Протодиакон Розов не только имел чудесный бас, но был и очень религиозным человеком. Он приходил в собор за час до службы, ходил по собору, молился, прикладывался к святым мощам, чудотворной Владимирской иконе Богоматери, храмовому образу Успения. Мне как будто и сейчас слышится его проникновенный голос перед началом литургии: «Помолися о нас, Преосвященный Владыко». Когда начиналось обновленческое движение, обновленцы звали его к себе, но он наотрез отказался и последний год своей жизни жил в большой бедности — время было тяжелое, голодное. Когда он умер, его почитатели нашли какого-то православного архиерея, жившего в Москве на покое, и просили его отпеть протодиакона. Гроб был вынесен в храм Большого Вознесения на Никитской, где венчали Пушкина. Мне рассказывал один мой знакомый, который вечером был в храме, когда служили парастас; храм был полон народа. Служба уже шла, когда через толпу пробирался к алтарю человек в штатском, причем люди, мимо которых он проходил, давали ему пинки или в бок, или в спину. Знакомый мой удивился и спросил соседку: кто это? Она удивилась и сказала: «Да разве Вы не знаете, это же обновленческий митрополит Александр Введенский». К гробу вместе с духовенством он не решился выйти, но, когда служба закончилась, народ не расходился — видимо, ждал его выхода. Он пробыл довольно долго в алтаре, а когда увидел подходящий трамвай -остановка была около храма,- он быстро выбежал, вскочил в трамвай и уехал; на другой день на погребение он уже не решился приехать.

Протодиакон Розов имел такую внушительную фигуру, что усесться вместе с протопресвитером Любимовым на извозчичьей пролетке не мог, — они ездили на отдельных извозчиках на Воздвиженку, где был дом Успенского собора и там жило его духовенство. Протопресвитер Любимов имел по размерам не меньшую фигуру, чем Розов.

В один из царских дней мы с сестрой были за литургией в храме Христа Спасителя. Когда духовенство вышло на середину на торжественный молебен, сестра обратила мое внимание на небольшого роста архимандрита с низко на лоб одетой митрой: он как-то выделялся среди других.

Подошел Великий пост, и, поскольку мы были свободны; хотели — посещали лекции, а могли и не ходить, — я в среду на первой неделе поста пошла в Кремль в Чудов монастырь. Преждеосвященную литургию совершал этот небольшого роста архимандрит. Я обратила внимание, что по окончании службы народ не расходился, а когда архимандрит вышел, все пошли к нему под благословение. Многие с ним что-то говорили. Это был наместник Чудова монастыря архимандрит Арсений⁴. О нем я слышала еще на родине в Коломне. Моя двоюродная тетка ездила к нему за советами, а тетки — сестры моей матери, старые девы, говорили мне, что, поскольку в Великий пост я буду в Москве, мне надо было бы постараться поговеть у него.

Впоследствии, уже архиереем, владыка Арсений писал в своих воспоминаниях, что он был третьим, младшим сыном своего отца — протоиерея одного из храмов города Сумы Харьковской губернии. Старший его брат был священником, а второй — учителем. Он окончил Харьковскую семинарию и работал делопроизводителем в епархиальном управлении. Отец его заболел, врачи не надеялись на его выздоровление, и прихожане просили Александра принять приход, подобрали ему и невесту. Когда он учился в семинарии, как самый маленький стоял в первом ряду, и когда в семинарию приехал архиепископ Харьковский, он положил ему на голову свою руку и сказал: «Вот самый маленький, а будет архиереем». Оказавшись в тяжелом положении в связи с болезнью отца, Александр написал отцу Иоанну Кронштадтскому, прося его совета. Отец Иоанн ответил телеграммой, в которой пожелал больному отцу здоровья, а сын должен быть монахом. После этого отец его жил еще шесть лет, а он возбудил ходатайство о постриге, который и был ему разрешен, но с обязательным поступлением в академию. Поехал он в Москву; никогда он в ней не был, и, конечно, прежде чем ехать в Сергиево — теперь Загорск — держать экзамены, он пошел в Кремль и Чудов монастырь. Он писал в своих воспоминаниях, что, когда подошел к раке святых мощей святителя Алексия, его осиял свет от этих мощей и по всему телу разлилась теплота. Он поехал в академию, и, когда подъехал на извозчике к зданию академии, какой-то старичок помог ему снять чемодан и понес в здание. Это оказался профессор Голубинский⁵, которого он увидел среди экзаменаторов.

Не знаю, студентом какого курса он поехал в Сумский монастырь, чтобы принять постриг. Игумен монастыря был очень строгий, и особенно строго и с недоверием относился он к студентам. После пострига, перед которым Александр провел бессонную, полную всяких мыслей ночь, и только звук большого колокола, возвещающий о постриге, как бы отрезвил его, и он пошел бодро в храм. После пострига ночью в храме на него напали насекомые, и он с трудом провел эту свою первую монашескую ночь. Потом распоряжением игумена ему дали совершенно сырую келью; он открывал окно и ложился на подоконник: дышать в келье было невозможно. Сосед его, старый монах, говорил, что не один из жителей этой кельи умер. Он поддерживал молодого монаха, приносил ему для подкрепления какао. Несмотря на такое испытание, молодой монах ни разу не пожалел, что принял постриг. Лето провел он в монастыре, а потом вернулся в академию, чтобы продолжать образование. После окончания академии он сразу был назначен наместником Московского Чудова монастыря с возведением в сан архимандрита. Настоятелем монастыря считался Московский митрополит.

В воскресенье, около 14 октября, в Москве был установлен крестный ход вокруг Кремля; выходил он из Успенского собора и туда же возвращался; возглавлял его обычно Серпуховской владыка Анастасий. Шел крестный ход вокруг Кремля час, и в это время служился благодарственный молебен, который заканчивался в Успенском соборе последней молитвой и пением «Тебе Бога хвалим». […].

Подошел Великий пост моего первого года в Москве. Надо было говеть, а на душе была тяжесть в связи с переживаниями еще в Коломне; надо было снять эту тяжесть. Пойти и рассказать отцу Арсению обо всем я не могла — я ему написала. Он догадался, что это я, и когда после литургии я подходила к нему под благословение, он сказал, чтобы я к нему зашла. Принимал он в митрополичьих покоях. Он спросил меня, я ли это ему писала, и сказал, что мне надо причаститься, забыть, что было, начать как бы новую жизнь и ходить в Чудов монастырь, так как святитель Алексий — мой покровитель, он не оставит меня во всю мою жизнь. Мне странно было слушать эти слова: с детства я считала своим покровителем преподобного Сергия, но потом как-то сердцем почувствовала, что Преподобный передал меня водительству великого Московского святителя. Я стала ходить к службам в Чудов монастырь. В начале длинные уставные богослужения, особенно вечерние, утомляли, но потом я привыкла и полюбила их.

В Коломне во всех храмах, исключая женский монастырь, никогда не читались каноны за всенощными бдениями, пелись только ирмосы, в Чудове же вычитывались полностью обе кафизмы и читались положенные каноны, но без повторений одних и тех же тропарей. На кафизмах мы обычно сидели прямо на полу, хотя он был чугунный, но всегда теплый. Особенное впечатление производило пение первый раз под праздник Введения во храм Божией Матери «Христос раждается» посреди церкви у иконы праздника обоими хорами клиросов. После этого пения начиналось прикладывание к праздничной иконе.

Не знаю точно, сколько в то время было монахов, но думаю, что немного: не хватало певчих, и руководство монастыря нанимало для пополнения хоров. Пели хорошо; очень хорош был канонарх с чудным тенором; в середине стихир оба клироса во главе с наместником сходили на середину храма, там же пелись и стихиры на стиховне. Очень хорошо было исполнение «Блажен муж» и «Хвалите имя Господне», которые начинал басом иеродиакон, а хор вторил.

Чудов монастырь расположен был углом против храма Двенадцати апостолов, в котором производилось мироварение, а также совершалось наречение вновь поставленных епископов. Монастырь имел красный цвет, наличники на окнах были белые, во входе на паперти стояли колонны. В нижнем этаже налево была лавочка, где торговали иконами, акафистами, крестиками и поминаниями. Направо была лестница, ведущая в Алексиевский придел храма. Во дворе Чудова монастыря на земле, подаренной исцеленной ханшей, святитель построил храм во имя Чуда Архистратига Михаила, поскольку Тайдула была не только слепой, но и ненормальной, а великий Архистратиг — победитель злого духа. Храм был летний, в нем, по его завету, был и похоронен святитель около алтаря; в это помещение пускали всех, чтобы посмотреть место, где был гроб святителя. Под храмом было подземелье, куда поляки, овладевшие Кремлем в Смутное время, посадили святителя Ермогена. После его прославления там был устроен храм его имени.

В какое время и кем был построен большой красный Алексиевский храм — не знаю. К нему с правой стороны примыкал Николаевский дворец; назывался он так, думаю, потому, что построен был при царе Николае, но не последнем, а, видимо, Первом. Алексиевский придел имел массивные Царские врата из чистого серебра, местные иконы: во весь рост Спаситель и Богоматерь, очень хорошего письма, но без риз. Рака с мощами святителя Алексия отделяла Алексиевский придел от Благовещенского; к святым мощам можно было подойти с той и другой стороны. Против раки на другой стороне были двери в Николаевский дворец; в дни праздников святителя эти двери отворялись, в них стояла великая княгиня Елизавета Федоровна. В Благовещенский придел, вернее в трапезную перед ним, вела полукруглая дверь,- собственно двери-то не было, а только проход. В трапезной Благовещенского придела помещалась чтимая икона святителя Николая, перед которой каждый четверг после поздней литургии совершался молебен с акафистом; возглавлял его всегда отец наместник. По субботам также после поздней литургии совершался молебен с акафистом святителю Алексию у его святых мощей. В трапезной Благовещенского придела находились и иконы Ангелов святителя: священномученика Елевферия и святого Алексия человека Божьего. Его праздник праздновался всегда торжественно. Он всегда был Великим постом. Накануне совершалось всенощное бдение с чтением акафистов пополам: святому Алексию человеку Божьему и святителю Алексию. На другой день, если он не был субботой или воскресеньем, совершалась Преждеосвященная литургия, а после нее молебен святому Алексию человеку Божьему и святителю Алексию, прочитывалась вторая половина акафистов.

Из трапезной Благовещенского придела была дверь, ведущая на галерею, по ней можно было пройти в покои наместника и кельи монахов. В покоях наместника была небольшая домовая церковь во имя святителя Иоасафа Белгородского. Она была вся голубая, а небольшое паникадило было увешено пасхальными красивыми фарфоровыми яйцами — видимо, дарами почитателей наместника.

Из Алексиевского придела дверь вела на лестницу вниз к выходу, а справа от этой лестницы был проход к дверям в митрополичьи покои. Вправо от этих дверей был вход в храм святого апостола Андрея Первозванного, он был как бы домовым храмом митрополичьих покоев. В этом храме довольно порядочное время стоял металлический гроб с останками тела великого князя Сергея Александровича, который был убит бомбой на площади против входа в Чудов монастырь⁶. Он ехал в карете. Тело его было разорвано на куски и собиралось по частям.

В нижнем этаже Николаевского дворца со входом у ворот Чудова монастыря была устроена церковь во имя преподобного Сергия Радонежского; там поместили гроб и сделали надгробие. Великим постом, начиная со второй недели, наместник по средам служил там Преждеосвященную литургию. Мне, привыкшей дома говеть один раз в год, странно было слышать, как отец наместник говорил с амвона и писал в журнале, что верующие должны причащаться каждый пост, а в Великий — три раза: на первой, четвертой и Страстной неделе — и вообще стараться по возможности причащаться каждый месяц. Год только знала я отца наместника архимандритом. Через год Преосвященный Анастасий был возведен в сан архиепископа и переведен в Холм, а на его место Серпуховским епископом, викарным Московского митрополита, постановлено быть наместнику Чудова монастыря архимандриту Арсению. Наречение было в храме Двенадцати апостолов, а хиротония, ввиду особого почитания отцом Арсением святителя Алексия, назначена была в Чудовом монастыре, где и состоялась 8 июня 1914 года.

Серпуховские епископы имели жительство в Московском Даниловом монастыре, но новопоставленный владыка Арсений оставлен был и на жительство в Чудовом монастыре. Наместником назначен был его любимый ученик архимандрит Серафим (Звездинский). Хиротонию владыки Арсения возглавлял митрополит Макарий (Невский), какие были архиереи еще — не помню.

В дни праздников святителя Алексия в Чудовом монастыре всегда служил митрополит с протодиаконом Розовым. На литургии за малым входом протодиакон высоко нес святыню Чудова монастыря — святое Евангелие, написанное рукой самого святителя. Оно небольшое, обложено было в жемчужный переплет с драгоценными камнями. Владыка Арсений рассказывал, что когда в монастырь приехал отец Иоанн Кронштадтский, он с благоговением раскрыл это Евангелие и целовал строки, написанные святителем Алексием.

Мы, духовные дети владыки Арсения, были очень взволнованы, что он распределил нас между иеромонахами Чудова монастыря, а сам отказывался исповедовать нас. Так продолжалось до Великого поста, а на первой его неделе владыка устроил в четверг свою первую общую исповедь, после нее каждый подходил за разрешением и мог сказать еще, что хотел. Оказалось, что духовный отец и старец владыки настоятель Зосимовой пустыни игумен Герман⁷ не благословил владыку оставить свою паству, своих духовных детей и велел не отгонять от себя тех, кто хотел получить совет. Мы были рады; только изредка владыка уезжал к своему духовному отцу и возвращался оттуда каким-то особенным.

Постом служб было много. По четвергам, начиная со второй недели, были службы с поучением отца архимандрита Серафима. Говорил он замечательно: это был совершенный Златоуст. По пятницам были заупокойные службы, а в пятницу пятой недели (Похвалы Богородицы) весь храм сиял голубым светом: голубые были покровы на раке святителя, голубые были одежды на аналоях и голубые облачения на духовенстве. Акафист Богоматери пелся попеременно духовенством и хором. Впечатление было сильное. Хотелось бывать на службах в Чудовом монастыре, но надо было и учиться, — приходилось как-то совмещать все это и не отставать в учении.

Каждый год осенью в один из царских дней я ездила в Лавру преподобного Сергия. Один раз, стоя там после литургии на коленях у раки Преподобного и читая ему акафист, я увидела студента академии, подходящего ко мне. Это оказался земляк, сын священника той церкви, которая была рядом с нашим домом в Коломне. Он взял с меня слово, что я приду к нему в общежитие, когда окончу читать акафист. Я пришла; он познакомил меня с товарищем; они угостили меня обедом, проводили в Вифанию и к Черниговской иконе Богоматери, на могилу старца Варнавы⁸, а потом на вокзал к поезду в Москву. Недели через две я получила письмо от этого товарища, моего земляка. Он приглашал меня в Епархиальный дом на лекции тогда еще архимандрита Илариона⁹ (Троицкого). Не помню уже темы лекции, но вообще отец архимандрит говорил очень хорошо.

Весной, когда кончались лекции, мы не жили в Москве: не хотелось платить за комнату, и мы уезжали домой, а приезжали только на экзамены. Тогда поезд до Коломны шел три часа, а теперь электричка идет полтора. Весной этого года я дома готовилась к экзаменам. Шла уже Первая мировая война, и мои два брата, как прапорщики запаса, были призваны уже в первые дни. Из верхнего этажа нашего дома я увидела, что к дому священника, который был напротив, на извозчике подъехал этот товарищ сына священника по Духовной академии. Потом я увидела, что он идет через ограду к нашему дому. Я его встретила. Оказывается, он окончил академию и собирался стать священником; на войну ему было нельзя идти, так как убивший человека не может стать священником. Ему надо было перед рукоположением жениться, и он остановил свой выбор на мне. Я была поражена, так было это неожиданно, но ему твердо сказала, что это невозможно: до окончания курсов я не могу думать об устройстве своей дальнейшей жизни. Он сказал, что даст мне возможность после замужества закончить образование и получить диплом. Я знала, как трудно для замужней женщины учиться, да к тому же могли появиться дети. Я сказала, что отказываюсь от его предложения. Он с грустью сказал: «Неужели наши дороги расходятся?» Я это подтвердила, и он простился и уехал. После, уже несколько лет спустя, один бухгалтер, живший некоторое время в Иваново, говорил мне, что знал его там как уважаемого и любимого прихожанами священника. У него была матушка и трое детей.

Через два года моего учения в Москве ко мне приехала моя подруга, с которой я сидела на одной парте со второго класса гимназии. У нее был средний аттестат, и сразу поступить на курсы она не могла. Она прошла восьмой класс, а потом выдержала экзамен при мужской гимназии на аттестат зрелости и тогда была принята на физико-математический факультет курсов. Она стала ходить со мной в Чудов. Жили мы на Зубовском бульваре, но ходили в Кремль пешком, на трамвай не хватало денег: хотелось немного скопить, чтобы иметь возможность сходить в театр. Это было время великих артистов: Шаляпина, Собинова, Неждановой, Качалова, Рыжова. Всех их я видела и слышала. Борис Годунов в исполнении Шаляпина оставил неотразимое впечатление. Сцена последняя смерти Бориса потрясающа. «В монахи царь идет!» — восклицает Борис шепотом, но весь Большой театр слышит эти слова.

Как-то владыка Арсений спросил меня: с кем я живу? Я ответила, что живу с подругой. Он спросил: ходит ли она в Чудов? И когда я ответила утвердительно, он спросил: где она стоит? Он знал всех по местам, на которых стояли богомольцы во время служб. Когда я сказала, где она стоит, он сказал, чтобы я привела ее к нему. Она моя ровесница, теперь пенсионерка, была учительницей физики и химии в Коломне в средней школе. Она очень меня любит и до сих пор благодарит, что я привела ее к святителю Алексию и к духовному отцу владыке Арсению.

С самого поступления моего на курсы велись хлопоты о разрешении курсам иметь государственные экзамены, то есть чтобы они были приравнены к университету. Хлопотал директор курсов; и к министру просвещения Игнатову ездили слушательницы, им на дорогу мы собирали деньги. Сначала они получили ответ, что разрешить вообще государственные экзамены курсам нельзя, можно только дать индивидуальное разрешение, и слушательница должна держать экзамены государственные при университете. Мы все написали заявления, и наши представительницы повезли в Петербург в Министерство просвещения целые мешки этих заявлений. Не знаю, что или кто подействовал в Петербурге, но только в конце концов наши курсы были приравнены к университету и получили право на государственные экзамены. Моя сестра окончила курсы по-старому и получила свидетельство об окончании, а я держала государственные экзамены по специальным предметам на звание учительницы средних учебных заведений. Сроки государственных экзаменов были сокращены, так как началась революция, и меня старались не пустить из дома в Москву на экзамен: ходили слухи, что в Москве идут бои.

Я все же поехала. Трамваи не ходили; бои уже кончились, Кремль был взят, но везде были следы бывших боев. Я шла пешком с Казанского вокзала на Девичье поле. По дороге я зашла к знакомым, они дали мне пропуск в Кремль: туда пускали только по пропускам. В Успенском соборе был пробит купол и на амвоне валялись камни и щебенка. Снаряд попал в угол Чудова монастыря, вдребезги была разбита икона святителя Алексия, висевшая в углу гостиной митрополичьих покоев. В то же время в соседней комнате не только не лопнуло стекло на большой иконе Богоматери, но даже не погасла горевшая лампада. В Чудове жило в это время много архиереев, приехавших на предполагавшийся Собор; жил и старец Алексий¹⁰, который потом вынимал жребий из кандидатов на восстановленный Собором Патриарший престол. Во время бомбежки Кремля все сидели в подземелье — храме святителя Ермогена под храмом Чуда Архистратига Михаила во дворе монастыря. Туда же в одну из тихих ночей перенесли и святые мощи святителя. Там я и помолилась и приложилась к мощам, когда шла на экзамены на Девичье поле.

Довольно трудно было часто посещать Чудов и учиться, но я все же училась успешно: выдержала все экзамены и готовилась к кандидатскому сочинению. Один из рефератов мы должны были писать по древней литературе. Я писала о Феодосии Печерском и Сергии Радонежском как двух представителях юга и запада России. Кандидатское я решила писать тоже по древней литературе и пошла к профессору. Он предложил мне расширить мой реферат, для этого надо будет поработать с рукописями. Профессор обещал мне дать пропуск в рукописный отдел Исторического музея, где работали профессора. Я испугалась и долго не шла к профессору, а потом пришла и взяла тему о Ниле Сорском. Большую рецензию написал профессор на моем кандидатском сочинении, он отметил его положительные стороны и поставил «весьма удовлетворительно». Когда я приехала в Москву после революции, я была готова к государственным экзаменам. Благополучно я их выдержала и получила диплом от 30 ноября 1917 года.

(Продолжение следует)