А. И. Музыкантский. Памяти игумении Серафимы (Черной)

«Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу».

Эти слова из Псалтири Давидовой, которые часто любит приводить Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, приходят мне на память, когда я вспоминаю матушку Серафиму — настоятельницу Московского Новодевичьего монастыря.

…Примерно в начале 1997 года я получил приглашение от настоятельницы Новодевичьего монастыря игумении Серафимы приехать к ней в монастырь. В то время в Правительстве Москвы я отвечал за связи с религиозными организациями, часто бывал в разных московских храмах и монастырях, лично знал многих московских священнослужителей. Но Новодевичий монастырь, хотя и расположенный в самом центре Москвы, по старой внутрицерковной традиции относится к Московской областной епархии и является резиденцией её правящего архиерея митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия. С Владыкой Ювеналием я был знаком, мы достаточно часто встречались, одно время вместе заседали в правительственной комиссии по перезахоронению «екатеринбургских» останков, но о проблемах Новодевичьего монастыря мы говорили только в самых общих чертах. Я знал от него о возобновлении в обители монашеской жизни, и о том, что она соседствует с расположенным там филиалом Исторического музея, но в монастыре в те годы бывал очень редко, и с новой настоятельницей знаком не был.

Поэтому, получив приглашение и приняв его, я стал искать материалы о новой настоятельнице — игумении Серафиме. Через пару дней помощник молча положил передо мной несколько газетных вырезок и остался стоять в кабинете с непонятной улыбкой. Я быстро просмотрел принесенные им материалы, и мы без слов уставились друг на друга. Оба про себя подумали: «Вот это да! Не может быть!».

Действительно, было от чего изумляться. Я узнал, что первой настоятельницей Новодевичьего монастыря после возобновления в нем монашеской жизни определена игуменья Серафима. В миру Варвара Васильевна Черная, доктор технических наук, лауреат Государственной премии, долгое время работавшая заместителем директора по научной работе НПО «Каучук». Награждена орденами и медалями. Многое казалось удивительным: и высокие научные звания, и многие годы научной работы. И, честно говоря, изумлял возраст. Ведь Варвара Васильевна приняла монашеский постриг и стала настоятельницей Новодевичьего, когда ей уже сравнялось восемьдесят.

Очень хорошо помню свой тогдашний приезд в монастырь и наше знакомство. Был прекрасный зимний день, один из последних дней зимы. Весь монастырь завален снегом. Расчищенные дорожки ведут от главных ворот к Успенскому собору. В нем только что закончилась служба. У Смоленского собора небольшая группа слушает экскурсовода. Наверное, он говорит им: «Вот эти самые ступени, по которым почти четыреста лет назад Борис Годунов поднялся в собор простым боярином, а вышел из собора Царем русским». Все экскурсоводы любят говорить эту фразу. В самом центре монастыря — огромный старый вяз. Бориса Годунова он вряд ли помнит, а вот царевну Софью, которую сюда заточил Петр, пожалуй, мог бы вспомнить. А перед монашеским корпусом большая старая береза. Её хочется назвать «плакучей», так трогательно, беззащитно спускаются до самой земли её ветви. Каждый раз, входя в монастырь, не перестаю удивляться. Всего несколько шагов — и совсем другой мир. За спиной остается город с его суетным многолюдием, потоками машин, сиюминутными заботами. А здесь совсем другой душевный настрой, другие мысли, другие чувства.

У игумении в тот день было праздничное настроение. Накануне завершился Архиерейский собор Русской Православной Церкви, принявший решение о канонизации митрополита Серафима (Чичагова). Это был её родной дед, замечательный человек и выдающийся церковный деятель, заслуживающий отдельного разговора. Скажу только, что игумения Серафима безмерно его уважала, очень любила рассказывать о своих детских годах, когда она жила с ним под одной крышей. Свое монашеское имя она выбрала в память о нем. И она же составила описание его жизни: и церковное, которое послужило основой для решения Собора о его канонизации, и светское, в котором проследила весь его жизненный путь от блестящего гвардейского офицера до митрополита Ленинградского, удалившегося на покой по старости и состоянию здоровья в 1934 году и расстрелянного в 1937. Прекрасно помню впечатления от нашей первой встречи. Простое, русское, улыбчивое лицо, очень живые, добрые глаза, легкая походка. Никакой монашеской суровости ни во взгляде, ни в разговоре, никакой аскетической замкнутости, несмотря на строгое черное одеяние. Простой русский, сосем не церковный язык. Ей очень шло обращение «Матушка». Так к ней обращались и обитательницы Новодевичьего монастыря, и его посетители. В этом обращении была и дань древней церковной традиции, и теплота простых человеческих отношений. Я и не заметил, как быстро сам привык к нему.

Она принимала в своих «апартаментах». Это было единственное более или менее приведенное в порядок помещение в монашеском корпусе, переданном в распоряжение монастыря. Оно служило ей и приемной, и канцелярией, и кельей, отгороженной здесь же двумя шкафами с церковными книгами. Остальные монахини жили в совершенно неприспособленных маленьких комнатушках в подклетях и на антресолях монастырских храмов. Многие из этих помещений вообще без окон. «Ну, посмотрите. Разве можно организовать монастырскую жизнь в таких условиях? Ведь я должна каждую неделю отпускать их домой помыться и постираться. Какая уж тут монастырская жизнь», — сокрушалась матушка.

Начиная с той встречи у нас установились ровные, доброжелательные отношения. Постепенно они становились все более сердечными. Если бы не её церковный сан, я даже назвал бы их родственными. Я старался чаще бывать в Новодевичьем. Да к тому же в этом появилась и «производственная необходимость», когда в корпусах и храмах, переданных монастырю, начались по весне реставрационные работы.

Весной монастырь выглядит по-особому. Ещё не успевает сойти весь снег, как на «плакучей» березе появляется первые листочки. Один за другим зажигаются остальные зеленые факелы. Последним признает приход весны старый вяз. А в начале мая весь монастырь накрывает волна цветущей сирени. Её аромат наполняет и апартаменты матушки, и кельи монахинь. И входя в монастырь, видя перед собой картину разбушевавшейся цветущей сирени, невозможно сдержать восхищенной улыбки.

— Что, нравится? — спрашивала матушка. — Хотите я вам букет наломаю.

— Так неудобно, — отнекивался я.

— Да что вы. Ведь все равно надо ломать.

И каждый раз я уезжал из монастыря с букетом сирени.

Было очень легко и очень радостно общаться с человеком, который, имея за спиной такую долгую, наполненную жизнь, сохранил в себе силы в такие годы начать все с чистого листа, взгромоздить на себя ранее совершенно незнакомые заботы об устройстве монастырской жизни в совсем для этого неприспособленных условиях. Откуда в человеке такой запас душевных сил, как можно не растерять его, сохранив себя, быть может, для главного дела своей жизни? Хотя оно пришло к тебе на рубеже девятого десятка, когда ты уже и доктор наук, и лауреат разных упорным трудом заслуженных премий. Ведь никто бы её не осудил, если бы она отклонила предложение Владыки Ювеналия стать настоятельницей, сославшись на почтенный возраст. Она могла бы остаться прихожанкой обители, могла бы бывать в Новодевичьем, хоть каждый день, могла бы, наверное, даже и поселиться в нем. И все были бы ей рады. Но она приняла этот крест и честно несла его до последнего дня своей жизни.

Ответ на эти вопросы может показаться простым. Конечно же, такие силы дает человеку вера. Но в случае с игуменией Серафимой ответ не так прост. Конечно, она была глубоко и искренне верующим человеком. Её детские годы, прошедшие в религиозной семье, её общение с удивительной личностью — её дедом — на всю жизнь заложили основы этой веры. Но систематического духовного образования она не имела. Она не имела за плечами и личного опыта жизни в монастыре, и её понимание правил монашеской жизни, и порядок, который она установила в обители, шли скорее от движений души, чем от строгого следования канонам. И иногда у нее даже прорывалось: «Вот я вчера там что-то там решила, с Владыкой не посоветовалась. Вот он мне теперь задаст». Она искренне переживала, но глаза при этом смеялись, точно как у девчонки, не выучившей урок и ожидающей нагоняй от строгого учителя.

Она с удовольствием вспоминала о своих занятиях наукой. «Я резинщица», — говорила она. За этим стояли годы её работы на «Каучуке», разработка специальных сортов резины, без которых невозможны многие современные аппараты и производства, разработка принципиально новых скафандров, в которых наши космонавты впервые вышли в открытый космос.

Здесь мне многое было понятно и знакомо. Я сам пришел в Правительство Москвы из науки, из технарей, знаю, что такое научная работа, какого сосредоточения она требует, каким напряжением всех сил достигается в науке любой новый результат. И я постоянно спрашивал и себя, и её: «А как же религия, могло ли для нее оставаться место в этой изматывающей погоне за новыми знаниями? Да ещё, когда у тебя за плечами люди, большой научный коллектив». И матушка просто без всякого пафоса отвечала, что всегда продолжала верить, всегда ходила в церковь, никогда не скрывала своих убеждений ни от своих сотрудников, ни от начальства. «Только бывало трудно, когда приходилось подолгу жить на полигонах, Там тогда не было ни храмов, ни часовен, ни священников. Но со мной всегда был образ святого Серафима Саровского — он мне помогал».

Это отдельная и совершенно замечательная история. Её дед, прямой потомок знаменитых русских адмиралов и военачальников Василия и Павла Чичаговых, оставив успешную военную карьеру, принял монашеское имя в память знаменитого подвижника Серафима Саровского. Он составил каноническое описание его жизни и на протяжении нескольких лет доказывал в Синоде необходимость его канонизации. Наконец он был услышан, и в 1903 году в Сарове с участием императора Николая II и при огромном скоплении верующих состоялось прославление Серафима Саровского. Сегодня преподобный — один из самых почитаемых русских святых и один из самых близких к нашим дням по времени своей земной жизни. Торжества по случаю столетнего юбилея со дня его прославления в июле 2003 года с участием Святейшего Патриарха Алексия II и Президента России В. В. Путина превратились в общенациональный праздник, на который в Саров прибыли десятки тысяч верующих со всей страны.

А митрополит Серафим Чичагов в последние годы своей жизни, борясь с обрушившимися на Церковь гонениями, наверняка находил духовную опору в пророческих словах преподобного Серафима Саровского: «Россия претерпит много бед и ценой великих страданий обретет великую славу».

И вот почти через 100 лет, во многом благодаря трудам игумении Серафимы, состоялось прославление её деда митрополита Серафима Чичагова. Так ещё одна нить живой русской истории протянулась через века и связала наше время с замечательными людьми прошлого. И я уверен, что придет время и подвижнические труды игумении Серафимы будут оценены Русской Православной церковью, и нить русской истории потянется далее.

Между тем Новодевичий монастырь, и раньше никогда не обделенный вниманием любознательных туристов и экскурсантов, многие стали посещать специально ради знакомства с новой игуменией-настоятельницей. Она одинаково спокойно, с доброжелательным вниманием принимала и паломников-богомольцев, и делегации, возглавляемые премьерами и принцессами, независимо от того, что приводило их в Новодевичий: искренний интерес или праздное любопытство. Но особенно много было посетителей особого рода. Не проходило недели, чтобы к ней не обращались женщины с просьбой принять их в монастырь. С каждой из них она, неспешно, внимательно разговаривала. Выслушивала порой наивные, порой трагические истории, утешала и благословляла. Но всегда она руководствовалась одним строгим правилом: «Монастырь не место, где можно спрятаться от житейских проблем. Монастырь — это, прежде всего, тяжелый труд, это полное подчинение всей своей жизни высшей цели». По-разному складывалась судьба у тех её собеседниц: одни поступали в монастырь послушницами, другие оставались в миру (я знал некоторых и тех, и других), но все они помнили ту беседу с игуменьей, которая определила их дальнейшую жизнь. У нее не было ни для кого готовых рецептов счастья, но, прожив долгую жизнь, весь свой жизненный опыт и всю свою душевную доброту, она отдавала, нуждающимся в ней. Свое служение матушка воспринимала не как честь или привилегию, а как ответственность перед Богом и людьми. И она не только требовала от других — она сама жила в соответствии с этими требованиями. Ей подчинялись её насельницы, она сама неукоснительно подчинялась Владыке Ювеналию. Любая его просьба, даже любой намек на просьбу, даже недовольный взгляд означали для нее указание к немедленному действию. За ним она признавала высший авторитет во внутримонастырских делах, а они и составляли главное содержание её жизни, других дел у нее, собственно, и не было.

Хозяйство Новодевичьей обители между тем требовало огромных её усилий и постоянного внимания. Нужно было ремонтировать храмы, приводить в порядок иконостасы, реставрировать росписи, перекладывать прогнившую теплотрассу. Да много чего ещё требовало её усилий после нескольких десятилетий запустения. Число монахинь и послушниц уже составляло несколько десятков и организация их жизни, да и просто забота о хлебе насущном тоже отнимали много времени. Как-то однажды она сказала: «Вот уж я никогда не могла подумать, что в таком-то возрасте буду просыпаться по ночам с мыслями, где завтра достану краску, где найду рабочих». Но она успевала и доставать краску, и находить рабочих и многое, многое другое. Уже после её смерти я прочитал, не вспомню сейчас в какой книге: «Человек Церкви всегда вынужден разрываться между миром реальным и миром божественным; но если он будет игнорировать реальность, он не сможет наслаждаться божественным». Эти слова в той книге относились к высшим руководителям Церкви, и они касались всей сложности её взаимодействия с миром реальности. Но, вспоминая матушку с её неустанными хлопотами по обустройству монастырского хозяйства, я думаю, что эти слова в полной мере можно отнести и к ней.

Во многочисленных её трудах у нее было много помощников: и космонавты, преисполненные благодарности за её скафандры, и многие другие прихожане. По мере сил помогал и Владыка Ювеналий, и светские власти. Очень много помогали руководители Государственного Исторического музея, с филиалом которого монастырь делил территорию: и директор Александр Иванович Шкурко, и его заместитель — директор Новодевичьего филиала Ирина Гавриловна Борисенко. Все относились к матушке с искренним уважением, старались откликаться на её просьбы. Она умела говорить с каждым. Владыка Ювеналий проявил себя неплохим психологом, его совершенно неординарное решение полностью себя оправдало. Вряд ли кто-либо другой, окажись в те не простые годы на месте игумении Серафимы, даже втрое моложе, смог бы сделать больше для возрождения монастырской жизни в этой одной из старейших московских обителей.

Не надо забывать, что все это происходило в Новодевичьем монастыре, где каждому камню несколько сотен лет. И сотрудники филиала Исторического музея, который был в нем организован после прекращения монастырской деятельности в конце двадцатых годов, естественно, достаточно ревниво поначалу отнеслись к новому соседству. В Историческом музее всегда работали, и работают сейчас очень хорошие специалисты — замечательные знатоки истории Новодевичьего монастыря, трудами и заботами которых многие непростые и для религии, и для культуры годы он жил, содержался и сохранялся. И эти люди старались, насколько это было тогда возможно, поддерживать на территории монастыря порядок. Без согласования с главным архитектором Научно-реставрационных мастерских Минкультуры Николаем Сергеевичем Романовым на всей территории монастыря нельзя было даже гвоздь забить. Но если таковое согласование было получено, то забить этот гвоздь разрешалось только рабочим возглавляемой Игорем Ивановичем Маковецким реставрационной мастерской, многие годы проводившей все работы на территории монастыря. Эти рабочие сохранили многие уже забытые современными строителями традиции. Они, например, зимой никогда не выполняли никаких работ на открытом воздухе. Ни вычинки кладки, ни покраски фасадов. «Все равно хорошо не сделать». Зато летом работали весь световой день. И Владыке Ювеналию, и матушке-игуменье хватало и мудрости, и внутренней культуры и человеческого такта, чтобы установить со своими соседями добрые, уважительные отношения. И это тоже в огромной степени способствовало созданию той атмосферы, в которой протекала монастырская жизнь и поддержанию которой такое большое значение придавала матушка.

И ещё она успевала делать кучу разных дел. Подготовила к печати неопубликованные труды своего деда о его участии в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов, и его трактат о лекарственных растениях (который, кажется, не издан до сих пор). Составила жизнеописание первой настоятельницы Новодевичьего монастыря Елены Девочкиной, с помощью историков по документам XVI века разыскала её захоронение вблизи Успенского собора обители и установила памятное надгробие. Она организовала (одна из первых в Русской Православной Церкви) концерты классической музыки, прямо под сводами Успенского собора Новодевичьего монастыря. Владыка одобрил, Его Святейшество благословил, матушка составляла программу. Эти замечательные концерты, собиравшие сотни слушателей, вел Станислав Бэлза. В них участвовали выдающиеся исполнители и блестящие коллективы. Особенно мне запомнился хор Владимира Николаевича Минина.

Было в те годы у нее и ещё одно дело, выполнение которого потребовало от нее большого сосредоточения душевных сил и привлечения всего своего опыта исследовательской работы. Получив в архиве КГБ для ознакомления следственное дело своего деда, она узнала время и место его расстрела: сентябрь 1937 года, Бутовский полигон. Но она продолжала работу в различных архивах и учреждениях, поставив перед собой задачу, установить имена всех священников, принявших свою мученическую кончину на Бутовском полигоне в то окаянное время. После нескольких лет напряженных архивных изысканий ею был подготовлен список из четырехсот (!) имен священнослужителей, расстрелянных в Бутово с сентября 1937 по февраль 1938. Каждое имя из этого скорбного мартиролога она сверяла не только по архивам КГБ, но и, где это было возможно, по записям, сохранившимся в церковных книгах приходов, где служили убиенные священники. В этой огромной, кропотливой работе ей с готовностью помогали многие люди, среди которых были и священнослужители, и работники архива КГБ, и сотрудники «Мемориала».

Она участвовала в поминальной службе в Бутовской церкви, когда были освящены 20 каменных плит с выбитыми на них именами погибших священников, в том числе и её деда — митрополита Серафима Чичагова. Такое количество мемориальных плит не вместилось в маленькую церковь, их пришлось установить под открытым небом, внутри церковной ограды. И особо пронзительно воспринимался контраст маленькой деревянной церковки и такого большого количества поминальных плит с двадцатью именами на каждой. Когда церковный хор запел «Вечную память», она закрыла лицо руками. «Это был мой долг перед ними». (Уже после её смерти были открыты новые документы, и появились имена ещё 200 священников, расстрелянных в те же месяцы на том же Бутовском полигоне. А всего в том страшном месте было тогда расстреляно более 25 тысяч человек. Узнаем ли мы когда-нибудь все их имена?)

Матушка Серафима всего двух недель не дожила до окончания XX века. Это был век небывалых технических достижений. И она внесла свой немалый вклад в приближение к ним. Это был век, когда на одной шестой части суши государственной властью была предпринята не имеющая аналогов в истории попытка, не останавливаясь ни перед какими средствами, включая самые жестокие, показать, что народ может обойтись без Бога, без веры, без религии. И матушка Серафима была одной из тех, кто своей жизнью доказал всю авантюрность, всю никчемность и всю преступность подобной затеи. Именно жизнью, не идя на баррикады, не вступая в политические партии, не выступая с разоблачительными манифестами. Просто жизнью. Просто?

…Между тем первый этап работ в монастыре подходил к концу. Как раз к приезду Его Святейшества 10 августа, на праздник чествования Смоленской иконы Божьей Матери. Чудесный летний день, яркое солнце. Все дорожки присыпаны свежескошенной травой. Огромный вяз, кажется, распростер свои зеленые крылья над всем монастырем. Колокольный звон встречает Святейшего Патриарха. Игумении приятно показать Его Святейшеству, что жизнь в монастыре налаживается. И Его Святейшеству приятно и интересно её слушать. Все даже отступают от них на несколько шагов, как бы давая возможность побеседовать вдвоем, без помех. Она ждала этих минут, задолго и по особому готовилась. Каждый приезд Патриарха, каждая возможность общения с ним были для нее глубоко переживаемым событием.

Были и ещё праздники. Были и страшные дни в июне 1998 года, когда небывалый ураган, пронесшийся над столицей, принес огромные разрушения. Только в центре города погибло более 20 тысяч деревьев. Стальные листы кровли лужниковского Дворца спорта растрепанными лоскутами свисали до самой земли. Не пощадил тот ураган и старых монастырских стен. Повалил вековые деревья (погибла тогда и «плакучая» береза, а вот старый вяз устоял). Разрушил памятники и надгробья, повредил кровлю храмов, сорвал кресты с куполов. Матушка страшно переживала. В тот же день приехал в Новодевичий Патриарх Алексий II, ободрил, нашел слова поддержки и утешения.

Но больше было буден, обычных дней, заполненных трудом и молитвой. «Монастырь это тяжелый труд».

С ней было интересно и хотелось разговаривать, хотелось чаще встречаться. Только мне никак не удавалось уговорить её начать писать воспоминания о своей жизни. Она все отнекивалась.

— Ведь это так интересно. Вот прямо то, что Вы рассказываете, запишите или наговорите на магнитофон.

— Да потом как-нибудь, сейчас некогда. Завтра приедут мастера из Владимира, нужно реставрировать роспись в Успенском соборе.

И так каждый раз у нее находилось что-нибудь совершенно неотложное.

С ней было легко и просто, как будто мы были знакомы всю жизнь. С ней было по человечески тепло и надежно, с ней не было страха непонимания, боязни оказаться в неловкой ситуации. И расставаясь и договариваясь о следующей встрече, я каждый раз почтительно, по-сыновнему целовал матушке руки, рискуя нарушить церковные каноны.

И я не стеснялся своих слез, когда архиереи Русской Православной церкви во главе с Патриархом пели «Вечную память» над её могилой в Новодевичьем монастыре.