Изъятие церковных ценностей в Московской губернии

Весной 1922 г. открылась одна из самых трагических страниц в истории Русской Церкви в XX в. — кампания по изъятию церковных ценностей под предлогом спасения голодающих, сопровождавшаяся многочисленными расстрелами духовенства и мирян. Московская губерния была важнейшим регионом в планах большевистских экспроприаторов. Около 2000 церквей и часовен, не разграбленные пока еще до основания монастыри, в том числе Кремлевские соборы и Свято-Троицкая Сергиева лавра, старообрядческие храмы, а также ценности московских костелов и синагог — все это приковывало пристальное внимание советских руководителей.

Изымать ценности из храмов советская власть начала задолго до 1922 г., но голод 1921 г. дал повод к тотальной экспроприации церковных богатств. С января 1922 г. — как в секретных документах советских и партийных руководителей, так и в газетах все чаще стал обсуждаться вопрос об использовании церковного имущества на помощь голодающим. Газеты выполняли указание большевистских вождей морально «подготовить» население к принятию властью решения об изъятии ценностей. Любые действия Церкви по помощи голодающим на страницах газет замалчивались, извращались, сопровождались глумливыми клеветническими комментариями. 10 февраля в «Известиях» некто П.Подашевский писал: «Я не раз интересовался судьбой лепты верующих и пока могу сказать, что судьба ее темна, как история мидян». О том, что церковный комитет помощи голодающим был разогнан властями еще в августе 1921 г., клеветники не говорили ни слова. В той же газете от 15 февраля священник-ренегат Галкин под псевдонимом Михаил Горев издевался над одобренным советской же властью воззванием Патриарха Тихона от 9 февраля, в котором он призывал жертвовать вещи, не имеющие богослужебного употребления: «конечно, патриарху есть, что защищать и есть за что стоять, не останавливаясь даже перед кошмарными ужасами голодных смертей и людоедства».

Нельзя сказать, что постановление об изъятии ценностей было неожиданным. Еще 12 февраля в «Известиях» была помещена заметка А.Енукидзе, что содержащееся в «Правде» от 11 февраля в статье Сосновского «указание на принятие президиумом ВЦИК постановления о немедленном изъятии ценностей из храмов всех исповеданий и обращение их на покупку продовольствия голодающих не соответствует действительности»; такой документ, как объяснял Енукидзе, только готовится.

Еще до принятия ВЦИК постановления от 16/23 февраля «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих»¹ в Москве была создана Московская комиссия по учету и сосредоточению ценностей, возглавляемая начальником Мосфинотдела Ф. А. Бассиасом. В начале марта комиссия была преобразована в Московскую губернскую комиссию, которую возглавил опытный чекист Ф. Д. Медведь, назначенный в это же время начальником Московского губернского отдела ГПУ. На заседании комиссии 7 марта Медведь по-чекистски охарактеризовал ситуацию: «Начинается война между церковью и государством… более веского и неопровержимого доказательства тому, как-то контрреволюционное настроение в среде отдельных групп верующих, которое сеют «благочестивые честные отцы» вряд ли можно указать…»². К этому времени назревало недовольство принятым ВЦИК решением.

В храме св. жен-мироносиц в Серпуховском уезде 28 февраля священник призывал не допускать изъятия, на что прихожане заявили, что «возьмут в колья тех, кто явится отбирать церковные вещи»³. Правящий архиерей Московской епархии архиеп. Крутицкий Никандр (Феноменов) 7 марта провел заседание благочинных Москвы. На заседании было одобрено послание Патриарха Тихона от 28 февраля, в котором Патриарх, ссылаясь на правила 73 Апостольское и 10 Двукратного Собора, не одобрил изъятие богослужебных предметов для использования в небогослужебных целях «хотя бы и через добровольное пожертвование»⁴, и охарактеризовал само изъятие как святотатство. Архиеп. Никандром был составлен образец протеста от лица прихожан Московской епархии, которые должны были «протестовать против принятого ВЦИК… решения изъять из храмов церковные ценности, не исключая священных предметов, имеющих богослужебное значение»⁵. Таким образом предстоятель Русской Церкви и его окружение поняли слова «изъять из церковных имуществ… все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие которых не может существенно затронуть интересы самого культа»⁶, как изъятие в т. ч. и богослужебных предметов.

11 марта членами Политбюро опросом было принято решение о создании в Московской губернии «секретной ударной» комиссии по изъятию церковных ценностей под руководством Т. В. Сапронова⁷. Новая губкомиссия 12 и 14 марта провела два заседания. Кроме вопросов о помещении для комиссии, транспорте и аппарате много вопросов уделялось агитации: изготовлению листовок и плакатов, выступлениям в печати и т. п. На втором заседании была утверждена инструкция для районных и уездных подкомиссий, более подробно, нежели инструкция ВЦИКа от 28 февраля, устанавливавшая порядок изъятия, охраны и транспортировки ценностей⁸. На этом заседании было принято поразительно откровенное решение, показывающее, насколько большевиков «волновала» судьба голодающих: «Признать, что выкуп церковной утвари хлебом и продовольствием ни в коем случае не допускается, в исключительных случаях допускается обмен на равноценный товар, — ценности, при условии, чтобы это не было собрано с крестьян и прихожан»⁹.

В некоторых церквях клирики пытались спрятать ценности, инсценируя кражи, в связи с чем управделами Президиума Моссовета И. И. Желтов распорядился проверить сведения о таких случаях и принять меры к недопущению подобного¹⁰.

Советская пропаганда внушала, что против изъятия были «реакционное духовенство», «князья церкви», «кулаки и буржуазия», и прочие «враги трудового народа». После исчезновения коммунистической цензуры в популярных работах утверждалось, будто большевики встретили сопротивление или негодование большинства населения. При анализе информационных сводок ГПУ, при всей их тенденциозности, и других документов видно, что отношение к изъятию среди духовенства, рабочих и крестьян было разным. В сводке за 28 марта сообщалось: «Отношение рабочих Богородского уезда к вопросу об изъятии церковных ценностей сочувственное. Отношение к этому вопросу прочих групп населения, в особенности крестьян, отрицательное. Выступлений со стороны духовенства не отмечалось». В этой же сводке о настроениях в Нарофоминском уезде сказано: «Духовенство указанного уезда к работам относится сочувственно»¹¹. На следующий день сообщалось, что в Колыберовской волости Коломенского уезда «крестьяне добровольно жертвуют церковные ценности в пользу голодающих… В Можайском уезде на собрании коллектива верующих постановлено: изъять церковные ценности за исключением крестов и сосудов». Но в этом же уезде «в церкви Вознесения… на собрании верующих постановлено церковные ценности не сдавать, избрать комиссию по охране церкви»¹². Протест верующих был связан не только с нежеланием лишать храмы ценностей, но и с тем, что имелись сомнения в том, что ценности будут использованы для нужд голодающих.

На заседании губкомиссии и Комитета обороны Москвы и губернии 31 марта Московскому партийному руководству было предложено мобилизовать коммунистов для «разложения» народа, собиравшегося возле церквей, где проходило изъятие¹³. На том же заседании было решено обратиться к замнаркома юстиции П. А. Красикову с просьбой разработать дополнительную инструкцию о поведении комиссий в храмах и количестве оставляемых для богослужения предметов. В ней предписывалось членам комиссии вести себя в храмах корректно: снимать головные уборы, не курить, предлагать прихожанам самим снимать ризы с икон, женщинам не заходить в алтарь. О количестве оставляемых богослужебных предметов сказано: «Наличность в храмах нескольких приделов… не обязывает Комиссии оставлять в каждом полный комплект богослужебных предметов. Исключение представляют чаши, количество коих в этих случаях должно быть не менее двух»¹⁴.

Где-то священнослужители активно агитировали против изъятия — в Бронницком уезде «священник села Бисерово Вохринской волости Сокольский… высказался с призывом не отдавать ценностей из церкви, и, если соввласть захочет изъять ценности силой, умереть за святую церковь и не допустить ее позора»¹⁵.

В связи с массовым проявлением недовольства была необходима агитационная подготовка. Агиткампания началась в конце марта и закончилась в Москве к 10, а в уездах к 20 апреля¹⁶.

2 апреля было проведено совещание представителей уездных комиссий, на котором было принято решение в большинстве уездов начать изъятие в ближайшие дни, в Можайском уезде вопрос был отложен «до после Пасхи»¹⁷.

Местные комиссии вступали в переговоры с духовенством, организовывали совместные заседания с уездными приходскими советами.

В Серпуховском уезде 27 марта на таком заседании было постановлено следующее: «Напомнить Церковно-приходскому совету, что Советская власть… не желает каких-либо эксцессов с верующими при проведении в жизнь декрета. Собирая верующих, она разъясняет значение этого декрета, но нисколько не отступает от проведения его в жизнь»¹⁸. Членам Президиума Церковного Совета предписывалось выделить представителя в каждую церковь для наблюдения за порядком в храме во время собраний, на которых будет обсуждаться изъятие.

Священнослужителям предлагалось самостоятельно проводить среди верующих агитацию за изъятие ценностей. Как сказано в отчете Можайской комиссии: «состоялось совещание комиссии с представителями всех церквей города и части уезда по вопросу о практической работе по изъятию… Был оживленный обмен мнений… в которых оказался взгляд на изъятие, гарантирующий безболезненно проведение данного мероприятия по городу и в ближайшей волости. Было решено единогласно содействовать недопущению конфликтов и в дни изъятия поднять набатные веревки и запереть колокольни под ответственностью церковных старост»¹⁹. В Клинском уезде «состоялось совместное заседание Укомиссии и представителей духовенства. Священники Клинского Покровского собора и Николо-Мелезовской церкви изъявили согласие произвести среди верующих крестьян агиткампанию в пользу изъятия ценностей. На 30/III назначено общее собрание верующих Клина. Собрание постановило добровольно сдать в Помгол все имеющиеся ценности»²⁰. Очевидно, агитация и переговоры принесли плоды: 5 апреля информотдел ГПУ докладывал: «В Клине ценности изъяты. В камеру хранения поступило: серебра: 12 п. 24 ф., драгоценных камней — 14 шт. Изъятие прошло спокойно. Духовенство к операциям отнеслось пассивно. Попыток к сборищу со стороны верующих не наблюдалось»²¹.

Для обеспечения безопасности работы комиссий привлекалась не только милиция, но и курсанты военных училищ, и части особого назначения. В Волоколамске командиром 16 отдельной роты ОН для прикрытия комиссии был сформирован взвод из 25 коммунаров²².

Кроме конфликтов с мирянами и духовенством, у экспроприаторов возникли разногласия с представителями Главмузея, возглавляемого Н. И. Троцкой, которая, настаивала, чтобы вещи, числящиеся на учете Губмузеев, как и вещи музейного значения, поступали в Главмузей, а не в Гохран²³.

Члены комиссий и сексоты ГПУ, наводнившие в это время храмы, слушали разговоры прихожан, проповеди священников, присутствовали на собраниях рабочих фабрик и заводов и сообщали начальству (с использованием традиционных ярлыков: «контрреволюционные выступления», «буржуи», «спекулянты» и т. п.) о настроениях народа. В одном из таких сообщений речь идет о настроениях в Краснопресненском районе Москвы 25 и 26 марта. В Скорбященском монастыре разговоров об изъятии ни священник в проповеди, ни прихожане не вели, в окрестных фабриках и заводах постановление ВЦИК об изъятии вызвало сочувствие, среди остального населения видно колебание по этому вопросу. В церкви Василя Кесарийского было около 200 человек «преимущественно интеллигенция и спекулянты», настроение которых было определить трудно. В церкви Введения священником была произнесена проповедь «об избавлении христианства и народа от большевизма». В церкви Девяти мучеников Кизических, где молящаяся публика «буржуазная», священник призывал производить пожертвования в пользу голодающих, никаких контрреволюционных проповедей не произносилось²⁴. С этого района 31 марта и началось изъятие в Москве.

В начале кампании возник острый конфликт Главмузея и комиссии Хамовнического района вокруг ценностей Богородице-Смоленского Новодевичьего монастыря. Перед изъятием клирик монастыря протоиерей Николай Козлов получил повестку явиться 1 апреля в Хамовнический совет депутатов, где им была дана подписка: «…принимаю на себя лично ответственность за волнения и эксцессы прихожан во время изъятия», также о. Николай обязывался подготовить клировые книги и опись церковного имущества, иметь наготове ключи. При этом священник отметил: «Председателем нашего братства состоит настоятельница монастыря игуменья Вера (Надежда Павловна Побединская), у которой и находятся ключи от храма»²⁵. Как следует из сводки губкомиссии о работе за 3 апреля, в ночь на 3 апреля игуменья Вера была арестована как настроенная «ярко враждебно к изъятию». Кроме этого «Представители музея… в Новодевичьем и Зачатьевском, чинят бесконечную волокиту и изощряются в признании вещей, ничего общего с художеством и стариной не имеющих, за высокохудожественные образцы…«²⁶. В этот же день председатель хамовнической комиссии Андронов в рапорте заместителю председателя губкомиссии Г. Д. Базилевичу жаловался, что при попытке изъять более ценные металлы со стороны представителей Главмузея «был отказ и недопущение… 25 человек рабочих 3 часа бездействовали». Андронов просил «разобрать дело по существу и призвать Главмузей к порядку»²⁷. Непосредственно руководивший изъятием уполномоченный Гузеев в рапорте докладывал, что Главмузей весь собор объявил ценностью и музейной ценностью каждую икону XVII в. В ризницу экспроприаторов не пустили «так как „ризницы нет“, есть отделение Главмузея». Гузеев обращал внимание, что в ризнице много ценностей можно было бы отдать на помощь голодающим, отмечал наличие большого количества образцов искусства XVII в. (по его словам их «и так много») и, цитируя «суббота для человека, а не человек для субботы», называл преступным равнодушием сохранение ценностей, «когда люди в муках голода поедают друг друга»²⁸. 5 апреля «бесконечная волокита в Новодевичьем монастыре», как ее называли экспроприаторы, была закончена. Всего было изъято 1029 драгоценных предметов: алмазы, золото, сапфиры, вес изъятого серебра составил 19 п. 35 ф. 09 з.²⁹ В этот же день в Москве произошел крупный конфликт комиссии с верующими.

В Хамовническом районе возле Богоявленской церкви в Дорогомилове собралась толпа около 2 тысяч человек, несколько красноармейцев, охранявших работу комиссии, были избиты и забросаны камнями. Возобновить работу удалось только после прибытия отряда кавалерии³⁰.

5 апреля изъятие в Донском монастыре прошло при сочувственном, как отмечалось, отношении духовенства. Всего было изъято 13 п. 15 ф. серебра и 4 ф. 79 з. золота. Из ризницы были изъяты вещи музейного значения — панагии, напрестольные кресты ризы с икон (в основном XVIII в.)³¹.

Первая неделя изъятия в уездах прошла относительно спокойно, верующие выражали протесты в основном словесно. Из сводки информотдела ГПУ за 6 и 7 апреля: «Воскресенский уезд. Приступлено к изъятию по городу Воскресенску³², настроение населения спокойное…

Волоколамский уезд. На собрании церковноприходских советов г. Волоколамска обсуждается вопрос об изъятии. Отношение духовенства к изъятию строго отрицательное…

Дмитровский уезд. В Борисоглебском монастыре состоялось собрание верующих. Постановлено ценности не отдавать. Произвести среди верующих сбор при условии, если монастырские вещи не будут отбираться.

Орехово-Зуевский уезд. КИЦЦ приступила к работе в городе и уезде 4/IV. Работа проходит спокойно. Настроение населения удовлетворительно»³³.

В связи с приближающейся Пасхой было принято решение приостановить изъятие на Страстной седмице и возобновить в середине Светлой.

19 и 20 апреля в Сокольническом районе Москвы произошло несколько столкновений народа с комиссиями и охраной у церкви Покрова на Красносельской улице, Троицы на Капельках, Спаса Преображения на Большой Спасской. Толпа бранила и забрасывала комиссию камнями. Для разгона протестующих приходилось применять отряды кавалерии³⁴.

Информсводки за 20-ые числа апреля все так же сообщают о неоднозначном отношении населения к изъятию. Сводка за 22 и 23 апреля: «Богородский уезд: изъятие ценностей из церкви при Глуховской мануфактуре прошло спокойно…»³⁵. 24 апреля сообщалось о нескольких собраниях в Разинской волости Московского уезда: «В поселке Николо-Архангельском верующими принято решение в случае прихода комиссии противодействовать изъятию. То же самое решение было принято в селе Измайлове, а так же в селениях Гольяново и Мытниково»³⁶. Из сводки 25 апреля:

В Бронницком уезде на Ульянинской волостной конференции «под влиянием агитации антисоветских элементов… принята резолюция отрицательного характера. Общее отношение масс к изъятию сочувственно, есть опасение, что ценности не попадут голодающим… В Коломенском уезде… 21/IV изъято из Голутвинского монастыря: серебра 12 п. 17 ф. 1 зол… При изъятии… присутствовала толпа крестьян и монахи. Отношение к изъятию спокойное»³⁷.

В любом несогласии с собой экспроприаторы видели контрреволюционные заговоры. Острый конфликт между комиссией по изъятию и представителем Главмузея К. А. Соловьевым возник в Дмитровском уезде. Соловьев, оказавшийся единственным экспертом, был лишен возможности осматривать внимательно все храмы на наличие в них музейных ценностей, и был вынужден перебегать от одного храма в другой. В такой ситуации он посчитал свою работу бессмысленной. После объявления председателя Уисполкома и уездкомиссии А. И. Бутусова о намечающейся поездке в Рогачево и Николо-Пешношский монастырь Соловьев отказался ехать, несмотря на угрозу ареста, мотивировав это тем, что «там, где клещи и лом, наука и искусство не нужны»³⁸.

Бутусов тут же разглядел в лице Соловьева «затаившихся» в Главмузее эсеров и предложил использовать момент для «разгрома объединений» как политических противников, так и духовенства³⁹. На просьбы уездной комиссии принять меры в отношении Соловьева Г. Д. Базилевич предложил арестовать музейщика⁴⁰.

27 апреля закончилось изъятие в Сергиевом Посаде. Из донесения командира роты особого назначения, привлекавшейся к охране порядка, следует, что «во время изъятия ценностей никаких инцидентов не было, духовенство оказывало содействие представителям комиссии для быстрейшего окончания работ»⁴¹. В этот же день началось изъятие в Московском уезде.

В Ленинской волости при изъятии ценностей в селах Ясенево и Борисово собирались толпы народа, в связи с чем власти пришлось привлекать отряды кавалерии⁴².

Так же 27 апреля изъятием ценностей из храма Христа Спасителя и собора Василия Блаженного завершилась основная часть кампании в Москве. Из храма Христа Спасителя изъятие шло три дня, и как кафедральному ему было уделено особое внимание — вокруг храма были расставлены посты из курсантов Главной военной школы физического воспитания, в количестве 30 человек⁴³. Всего было изъято 34 п. 18 ф. 80 з. 48 д. серебра⁴⁴, взято на учет Главмузеем 510 бриллиантов, 1 роза, 3 звезды с бриллиантами, 8 алмазов и другие драгоценности. Было оставлено 4 комплекта богослужебных предметов, весом 1 п. 30 ф., которые верующие должны были заменить к 3 мая 4 п. 2 ф. других изделий⁴⁵.

28 апреля закончилось изъятие в Можайском уезде. Работа была проделана за 5 дней. По сообщению председателя комиссии Буданова и сводки информотдела ГПУ конфликтов не было, только в селе Александрово из собравшейся толпы женщин и детей была слышна брань в адрес комиссии, дети бросались камнями⁴⁶.

Не могли обойти экспроприаторы стороной сокровища Кремля. Еще до официального старта кампании в Чудовом монастыре с 27 по 31 марта было изъято 57 п. 31 ф. 86 з. серебра⁴⁷. Из Благовещенского собора было изъято более 100 различных предметов XIX в., оставлено в ведении отдела музеев Главнауки около 300 изделий XVIII и ранее веков⁴⁸.

Многие верующие проявили рассудительность и вместо сопротивления, только осложнявшего ситуацию, пытались мирно отстоять ценности, направляя в комиссии просьбы вернуть или обменять на другие ценности церковные предметы, причем указания центра, что замена должна производиться немедленно, строго не соблюдались. Община из церкви Донской иконы Божией Матери в селе Перловское просила комиссию, «ввиду того, что дубликатов вещей, употребляемых при богослужении… церкви не имеется… сделать распоряжение о возвращении церковных предметов: ковчега для хранения даров, потира, дискоса, звездицы, лжицы, 2 тарелочек, ковшика». Остальные ценности общины не просила в т. ч. и потому, что желала «внести посильную долю своего участия на гуманную цель по облегчению помощи голодающих». В ответ уездная комиссия просила Гохран вернуть крест, дарохранительницу и ковшик, и, как свидетельствует запись на самом прошении, община получила все, кроме ковшика⁴⁹. Церковным советом Крестовоздвиженской церкви при деревне Дубровка Орехово-Зуевского уезда взамен оставленных Укомиссией двух больших и одного малого Евангелий было внесено 2 ½ фунта серебра в изделиях и монетах⁵⁰. На запрос Клинской комиссии о возможности замены дарохранительницы в Спас-зауловской церкви, секретарь губкомиссии Кроненберг указал, что серебро или золото должно быть собрано «исключительно состоятельными гражданами, отнюдь не допуская поголовного обложения»⁵¹. В некоторых случаях верующих интересовало оставление не богослужебных предметов, а риз с икон. Если в уездах комиссии разрешали обмен на равные по весу вещи и деньги без попыток «наварить» на художественной ценности предметов, то в Москве обычным явлением было возмещение в двух- трехкратном по весу размере.

Центральная комиссия, выражая недовольство темпами кампании 8 мая постановила дать циркулярную телеграмму Губкомам и Губисполкомам, в которой для Европейской территории России крайним сроком окончания изъятия «при наличии неблагоприятных условий» указывалось 20 мая⁵². Такая телеграмма от 9 мая была передана на места за подписью Калинина⁵³.

В уезды была направлена телефонограмма Ф. Д. Медведя, который предлагал под ответственность председателя укомиссии закончить изъятие не позднее 20 мая⁵⁴. Из сводки телефонных переговоров между губкомиссией и председателями уездкомиссий от 19 мая видно, что изъятие на тот момент окончилось в 6 уездах — Верейском, Воскресенском, Звенигородском, Ленинском, Можайском и Рузском. В Дмитровском и Коломенском изъятие было закончено в половине церквей. В Московском уезде остались 53, как сказано в сводке, «мелкие часовни в дальних районах», а в Орехово-Зуевском и Подольском всего 2 церкви. Хуже всего обстояло дело в Серпуховском уезде, где изъятие было завершено всего в 25 из более чем 100 церквей, и в Волоколамском с 58 оставшимися храмами. Всего на 19 мая, согласно сводке, из уездных храмов было изъято: серебра 1501 пуд. 27 фун. 19 зол. 3 доли, золота 21 фун. 78 зол. 20 доли, меди 4 пуд. 31 фун. 50 зол. 72 доли, драгоценных камней (бриллиантов, изумрудов, рубинов, яхонтов, аметистов, аквамаринов) 7548 штук, более 9,5 фун. жемчуга, золотые, серебряные и медные монеты и прочие ценности (даже каракулевые шкурки!).

К этому времени в уездах была завершена работа в 887 церквях и часовнях, оставались не «обработанными» до конца 385⁵⁵. Секретарь губкомиссии Кроненберг отметил, что цифры о сумме изъятого требуют уточнения. Потом выяснилось, что количество изъятого серебра в Московском уезде в сводке завышено более чем в полтора раза. «Дополнительные» изъятия в Москве продолжались весь май — в Замоскворецком районе 22 мая было возобновлено изъятие в 6 церквях⁵⁶, а в уездах такие изъятия проводились и летом.

Трудно точно ответить на вопрос, сколько всего было изъято ценностей в губернии. 29 декабря 1924 г. ВЦИК направил на места циркулярное распоряжение № 4208 «О предоставлении сведений о количестве изъятых ценностей и о сдаче таковых в Гохран». Для исполнения распоряжения Моссовет 9 января 1925 г. поручил Г. Д. Базилевичу предоставить информацию по изъятию ценностей в Москве и губернии. В районы Москвы и уезды Моссовет отправил телефонограмму с просьбой представить отчеты о ходе кампании. 24 января Базилевич направил в Моссовет сведения о количестве изъятых ценностей, предоставленные заведующим Гохраном А.Владимирским.

Количество и стоимость ценностей, изъятых в Московской губернии и поступивших в главное хранилище страны, представлены в таблице⁵⁷:

С отчетом не совпадают данные, полученные в это же время из уездов, так как в Гохран поступали не все изъятые ценности, что подтверждается сводной ведомостью ЦК Последгола ВЦИК⁵⁸. Что-то разворовывалось, передавалось в музеи, возвращалось обратно по просьбам прихожан. В Можайском уезде по сведениям Гохрана изъято 13 шт. цветных камней. В сводке же от 19 мая сказано, что в том же уезде одних изумрудов изъято 37 шт. По Коломенскому уезду сводка губкомиссии от 19 мая сообщает о 2760 изъятых драгоценных камнях, а в сведениях Гохрана о камнях нет ни слова.

В исследовании кампании по изъятию церковных ценностей остается много вопросов. Неясна судьба изъятых ценностей, распространенные утверждения о том, что они пошли «на мировую революцию», «на содержание партийного аппарата», «на саму кампанию по изъятию» нуждаются в веских доказательствах⁵⁹. При этом мы не обязаны считать, что ценности пошли на помощь голодающим, пока этому не будут представлены убедительные документы.

Е. А. Газов