Отвечаем на письма читателей

В посланиях апостола Павла сказано, что всякий, кто призовет имя Господне, спасется. Неужели все так просто: один раз помолился и обеспечил себе вечное блаженство?

Отвечает благочинный Красногорского церковного округа протоиерей Константин Островский: Действительно, в Священном Писании есть такие слова: Всякий, кто призовет имя Господне, спасется (Иоил. 2:32; Деян. 2:21; Рим. 10:13). Но чтобы поистине призвать имя Божие, нужно поистине ощутить нужду в Боге, внутренним оком действительно увидеть себя на краю адской бездны и по-настоящему ужаснуться. Только тогда из сердца потечет искренняя молитва.

Но кто стоит на краю пропасти, тот может в нее и упасть. Кто не видит пропасти перед собой, тот, если не случится чуда, непременно упадет в нее, а тот, кто видит, будет, конечно, остерегаться. Но пропасть манит и зрячего. Эта умная бездна манит зрячего даже сильнее, чем духовно слепого. Поэтому путь к спасению всегда парадоксален и нередко катастрофичен.

Хотя Бог любит человека и все делает для его спасения, но это «все» иногда проявляется в великих скорбях, искушениях и даже в попущении тяжких грехопадений. Конечно, зло, действуя в мире, связано таинственным промыслом Божиим, но все же оно действует очень хитро и даже порой со властью и силой. Эту силу и власть бесы получили не от Бога, который, наоборот, уничтожил всю силу вражью, а от нас самих. Опираясь на наши страсти, нечистые духи соблазняют нас на греховные поступки, а совершение грехов делом чрезвычайно усиливает страсти, так что, если этот порочный круг не разрывается покаянием, ничтожные сами по себе бесы полностью овладевают человеком.

Поэтому человек, вставший на путь борьбы со связавшими его волю греховными страстями, должен запастись мужеством и воинской верностью Христу во всех неожиданностях предстоящей ему невидимой брани. И кто в этой борьбе поистине ощутит свою немощь, но не отчается и призовет имя Господне, тот непременно получит Его всесильную помощь и спасется.

Осуждение ближнего считается тяжким грехом, а обличение — наоборот, добрым поступком. Но чем они отличаются одно от другого?

Отвечает протоиерей Константин Островский: Внешне иногда трудно, а то и невозможно отличить греховное осуждение от благочестивого обличения. Тем более что злое осуждение часто выражается очень мягко (из лицемерия), а братское или отеческое обличение, по простоте обличающего, — очень сурово. Различие здесь не внешнее, а внутреннее. Когда, желая спасения человеку, любя его, будучи готовым пострадать за него, говорим ему, пусть даже горькую, правду — это богоугодное обличение. А когда без любви, с превозношением, без готовности пострадать ради спасения этого человека говорим ему ту же правду — это греховное осуждение.

Но польза от обличения зависит не только от говорящего (говорит он с любовью или гордостью), а и от слушающего (ищет он истину или только утешение). Ведь Христос — Сам Бог и Сам Любовь — всегда говорил с любовью, но одни люди верили Ему, а другие, например жители Назарета, даже хотели сбросить со скалы (см. Лк. 4:29).

Когда слушаем злым сердцем, то и Самого Бога отвергнем, тем более от равного нам человека не захотим услышать обличения. Когда же мы истинно, духовно расположены, когда сердце наше ищет спасения, то мы не только слово Божие воспримем, но и от немощного человека, который нас, может быть, злобно осуждает, получим пользу.

Но мы, как правило, ищем не пользы для вечности, а временного утешения. Поэтому, когда кто-то нас хвалит, даже явно несправедливо, мы рады и благодарим за это (хотя и Священное Писание, и святые отцы определенно говорят, что принятие похвалы вредно, даже справедливой, тем более — несправедливой). Когда же нас за доброе, как нам кажется, дело не похвалят, мы обижаемся и требуем себе похвалы. Если же нас даже явно справедливо и доброжелательно обличают, мы злимся, протестуем и осуждаем обличителя.

На самом деле, зря мы радуемся, когда нас хвалят, потому что через это теряем и то малое, что, быть может, имели в душе для вечности, и зря мы злимся и обижаемся на обличителей, потому что, мало потерпев, могли бы многое обрести для спасения своей души.

Как относится церковь к кремации? Нужно ли после кремации предавать прах земле? Не считается ли грехом развеивание праха православного человека по ветру?

Отвечает настоятель Иоанно-Предтеченского храма села Ивановское Ногинского района протоиерей Игорь Гагарин: Одной из характерных черт православной веры является уважение к традициям. Причем не «слепое следование традиции», как порой укоряют нас, а вполне осознанное. Любое пренебрежение традицией неизбежно ведет к утрате чего-то важного в самосознании верующих, наносит больший или меньший ущерб нашей цельности. И вопрос о том, каким образом поступить с телом умершего человека, тоже должен решаться в русле верности традиции. Вспоминается Пушкин: «И хоть бесчувственному телу равно повсюду истлевать, но все же…» Прошу прощения за усеченную цитату, однако это «но все же» с древнейших времен было очень важно в самых разных народах, цивилизациях, религиях. Способ захоронения отражает наше понимание смерти, а если точнее, то жизни, смерти и того, что следует после смерти, наше понимание того, что вообще есть человек. Образ прощания с умершим — гораздо больше чем просто условность.

Так как же правильнее поступить с телом, после того, как его покинула душа? Здесь возможны три подхода. Первый — сугубо материалистический. Для него разговор об отделении души от тела бессмыслен, потому что, как убеждены материалисты, нет ее, никакой души. Есть только тело, которое жило и умерло. Был человек и нет его. Осталась только память о нем. Увековечить эту память «нужно не мертвым, нужно живым». И тут уже не так важно, будет ли служить этому украшенная памятником могила, урна с пеплом в кремлевской стене или набальзамированный труп в мавзолее. Главное — память, которую пытаются сделать как можно более продолжительной.

Другой подход — полностью противоположен. Человек — это душа, которая помещена в тело как в некую скорлупу или футляр. Здесь, в этой оболочке, она должна сформироваться для того, чтобы потом продолжить свое существование в иных условиях. В древней буддистской книге «Дхаммапада» читаем: «Взгляни на сей изукрашенный образ, на тело, полное изъянов, составленное из частей, болезненное, исполненное многих мыслей, в которых нет ни определенности, ни постоянства. Изношено это тело, гнездо болезней, бренное; эта гнилостная груда разлагается, ибо жизнь имеет концом — смерть». Если так, то смерть — вовсе и не смерть, а освобождение души из плена плоти, которая, отслужив свой срок, уже не нужна, и чем бесследнее она исчезнет, тем лучше. Сожжение как ничто более подходит для этой цели.

Для нас, христиан, человек — не только тело и не только душа. Человек — единство души и тела, и разлучение их друг с другом — вещь горькая и болезненная. Душа продолжает жить, но без тела жизнь ее носит ущербный характер. Однако мы верим, что разлучение это временно, что в конце времен, со вторым славным пришествием Иисуса Христа, душа и тело вновь воссоединятся, чтобы человек пребывал в вечности будучи целостным.

Уже в Ветхом Завете наблюдаем мы у праотцов благоговейное отношение к останкам. Авраам после смерти Сарры за 400 сиклей серебра покупает поле и пещеру, чтобы похоронить свою жену. Иаков, по переселении в Египет, умирая, завещает сыновьям не оставлять его тела в Египте, но перенести и захоронить его в этой же пещере. Иосиф перед смертью заклял «сынов Израилевых, говоря: Бог посетит вас, и вынесите кости мои отсюда» (Быт. 50:25). Для нас, христиан, образцом отношения к телу усопшего должно стать погребение Господа Иисуса Христа. Снятое с креста, его тело было завернуто в плащаницу и положено во гроб.

Человек был сотворен «из праха земного» (Быт. 2:7). После грехопадения ему было сказано: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят…» (Быт. 3:19). Думается, предание тела земле, а не огню, гораздо в большей степени соответствует слову Господа.

Сожжение останков чуждо нашей традиции и противно духу православного отношения к смерти. Мы не запрещаем этого категорически, понимая, что бывают разные обстоятельства, но относимся к кремации как к очень нежелательному способу обращения с усопшим. Если такое все же произошло, пусть урна с пеплом будет погребена в землю. Развеять же прах по ветру — совершенно недопустимо.

Конечно, участь человека после смерти менее всего будет зависеть от того, каким образом поступили с его телом. Церковь не отказывает ни в отпевании, ни в поминовении тех, кого кремировали, но мы всегда стараемся убедить близких покойного избрать тот путь погребения, который более созвучен православной традиции, духу и смыслу нашего отношения к смерти. Ведь, в конце концов, погребение усопшего — в некотором смысле часть молитвы о нем.