Священник Илия Ничипоров, докт. филол. наук, проф. МГУ. Поэтический мир Татьяны Гримблит

Татьяна Николаевна Гримблит (мц. Татиана; 1903–1937) — человек неординарной и трагической судьбы.

Она родилась в Томске в благочестивой, церковной семье и уже с юных лет, пережив потерю отца, избрала для себя жертвенное просветительское служение. В 1920 г. она становится воспитательницей в детской колонии, а по окончании Гражданской войны все ее заботы сосредотачиваются на сборе средств и передач для заключенных сибирских лагерей, среди которых было и многочисленное духовенство. Аресты и допросы 1923 и 1925 гг. не сломили ее воли, в 1926 г. она была выслана в Зырянский край, а в 1927 г. — в Казахстан. Между ссылками, арестами, заключением в Вишерский лагерь она бесстрашно продолжала исповедническую миссию, вела переписку с узниками лагерей и в разные годы несла труды при московском храме святителя Николая в Пыжах, в больницах города Александрова Владимирской области и села Константиново Московской области. В 1937 г. она была арестована и 23 сентября расстреляна на Бутовском полигоне. Постановлением Священного Синода 17 июля 2002 г. мученица Татиана (Гримблит) причислена к сонму Новомучеников и исповедников Российских.

Особая грань духовного наследия Т.Гримблит — ее поэтическое творчество 1920–1930-х гг., в котором нашел выражение тюремный, лагерный опыт и художественно раскрылся внутренний мир личности, сохранившей целостное христианское миропонимание в условиях исторических потрясений¹.

В ранних стихотворениях Гримблит середины и второй половины 1920-х гг. постепенно крепнет самобытное звучание ее поэтического голоса. Объемное, пронизанное лирическим чувством изображение тюремной действительности сопряжено с одушевлением как предметного мира, так и внутренних состояний героини. Камеры, двери, стены, решетки выступают немыми свидетелями страданий, а сама личность предстает лишенной «сна-избавителя», терзаемой «ликующей неправдой» и тоской — «демоном-мучителем» («Ночь», 1923). Замкнутое тюремное пространство вырастает до вселенского образа обезбоженного мира: «В окнах решетки слезами омыты // Много страдавших людей».

Тягостное одиночество духовно преодолевается в стихотворениях Гримблит в процессе напряженного постижения тайных сил собственной души, открывая перспективу молитвенного богопознания. По жанру многие ее тексты представляют собой лирические послания, однако подчас они обращены не к внешнему адресату, а к надежде как персонифицированной стихии бытия («Надежда», 1923), к своей душе («Душа», 1926), становящейся предметом углубленного исследования. Тюремный ассоциативный ряд раскрывает антиномию душевной надломленности, скованности «кандалами земной печали» — и духа, «освобожденного» и питаемого Божественным присутствием.

Прорыв к просветляющему инобытию становится у Гримблит сквозным мотивом и получает разноплановые образные воплощения. Лирический сюжет стихотворения «В ссылке» (1926) построен на противостоянии тьмы и света, на вслушивании героини в потаенные ритмы жизни своего «внутреннего человека», который силой религиозного чувства распознает в скорбных обстоятельствах и внешней несвободе радость Божественной любви («Вместо страданья узнала // Солнечно-яркие дни»). Восходящее к фольклорной традиции обращение лирического «я» с заветным посланием к ветру, общение с одушевленной природой («Вечер-то, вечер смеется, // Месяц по небу бежит…»), живой разговор с близкими, незримо присутствующими душами «друзей дорогих» — обнаруживают в поэзии Гримблит диалогический потенциал. Лирическое, в тюремном одиночестве произносимое слово соединяется с сокровенным богомыслием, запечатлевает тайны природного космоса и иные человеческие судьбы. В стихотворении «Этап» (1926) сцена вынужденного прощания с родными заключает архетипический мотив расставания с миром. Поиск опоры в молитвенном предстательстве близких («Богу Христу за меня помолись…») расширяет горизонт лирического переживания, родня его со многими искалеченными душами: «Путь наш суровый слезами облит, // Кто-то со скорбью нас крестит в окне».

С годами в стихотворениях Гримблит все более явственно проступает символическая насыщенность поэтической образности — в развернутой метафорике, в «овеществлении» духовных устремлений лирического «я». В стихотворении «Помилуй мя, Боже» (1932) вырисовывается метафорический образ чаши — «жизненной чаши», «всей горечи людской», крестной муки, приобщение к которой таит, однако, опасность во весь голос заявляющих о себе тщеславных помыслов: «И кажется, крест я несу за Тебя — // Тщеславие песни поет». В «овеществленном» образе поэтически увидено иногда и само богообщение, уподобленное «златой молнии», устремленной к «Престолу всех Творца», «отблеску чудного венца», доходящему до земли из горнего мира: «В мир с чудным даром возвратилась — // С печатью вечного Креста» («Полночь, 1932).

Значительный корпус поэтических произведений Гримблит составляет пейзажно-философская лирика. Пейзажные образы, нередко живописующие родную для автора сибирскую природу, отражают душевные состояния лирической героини, ее религиозные поиски.

Созерцание природного мироздания перерастает у Гримблит в уединенное общение с ним, в «немую беседу сердца» — как в стихотворении «Песчаное озеро» (1928), где привычное самовыражение уступает место надсловесному душевному разговору («Лес осторожно шептал — // Шепот тот в сердце моем»), что виртуозно передается музыкальной насыщенностью стиха, его звуковой инструментовкой, основанной на перекличке сонорных звуков:

Блестки зарницы младой,

В озере лики омыв,

Мчатся дорожкой лесной,

Нежно сиянье разлив.

Тонкой березы листы

Братски с сосной обнялись,-

Яркой родной красоты

Не забывать поклялись.

Образы природы оседают подчас в сновидческих недрах сознания лирического «я» («Проснись», 1928), выводят к прозрению глубинной поврежденности личностного и окружающего бытия и в то же время приоткрывают надежду на прорыв к потаенной, недоступной «усталому глазу» и «воспаленному мозгу» красоте страдающей души и всего мироздания. Установление «детских», родственных отношений с тайгой, небом, звездами открывает для лирической героини путь к самопознанию и обретению Бога — в стихотворениях «Вот опять тоска немая…» (1928) и особенно «На лыжах» (1927), где пронзительная исповедь о своей судьбе, осмысление трагических коллизий русской истории, того, как «на святой Руси сжигали // Богу скорбное кадило», предстают в интерьере зимнего лесного пейзажа. Тревожное созерцание жизненного пути, мучительно прокладываемого вопреки власти стихий, увенчивается молитвенным обращением и умиротворяющим просветлением, собиранием растраченных сердечных сил:

Боже, пред судьбой печальной

Нам терпение пошли Ты.

Скорбь минует, давши силы

Душам, в муке закаленным,

Чтоб служили до могилы

Богу сердцем обновленным…

След недолго серебрится:

Снег поспешно заметает, —

А на душу мир ложится,

Тихо дума отдыхает.

Силой духовного и творческого превозмогания личных и исторических катастроф героиня Гримблит приобщается к целительным стихиям памяти и воображения. В стихотворениях «Дорогая картина» (1930), «Уральский лес» (1932), «Старый друг» (1934) сбережение в глубинах душевного пространства образов овеянного Божественным присутствием природного мира служит залогом духовного устояния: «Усни же спокойно, тревожная дума, — // Природы картина всегда дорога: // Средь бешеной жизни московского шума // Мне тихо смеется родная тайга». Природа выступает хранительницей детских и юношеских переживаний героини, ее чутким собеседником, адресатом лирических посланий. В этих обращениях фольклорный колорит («гой вы, поле, леса и цветы…»), гиперболизированная песенно-былинная образность («Страданья великие землю сковали, // Над нею свой лик наклонили печали») оригинально сплавлены с исповедальным самовыражением:

И вам я опять, и леса, и поляны,

Вручаю сердечные скорби и раны.

Все светлые думы и звуков рожденье,

Минуты покоя, души вдохновенье —

Тебе на хранение, лес, поручу я:

Упрячь их подальше, недоброе чуя.

В написанном в Вишерском лагере стихотворении «Двенадцать лет» (1932) творческое погружение в мир детских воспоминаний наполняет лирическое сознание интуициями о неслучайности и даже спасительности нынешнего тюремного поприща, ставшего Божественным ответом на давние молитвы о даровании Креста:

Всегда припадала к Кресту Твоему,

И Ты терпеливо внимал.

С семнадцати лет я узнала тюрьму,

Но волю Ты твердую дал…

На ниве тюремной тринадцатый год

Тебе добровольно служу.

Как юность, и молодость пусть протечет —

К ногам Твоим их положу.

Лирическое переживание в стихотворениях Гримблит объемлет и иные человеческие судьбы, присутствие другого страждущего «я» обогащает содержание поэтической мысли. Стихотворение «Вдали» (1926) представляет сюжетную зарисовку, в центр которой выдвинут объективированный, возвышающийся до архетипа женский образ. Горестное предстояние человеческой души Богу и Вселенной, соприкосновение с природной бесконечностью постигаются в образном мире произведения в качестве универсального закона бытия:

Вот созвездья заискрились,

Засияли в вышине, —

Слезы быстро покатились,

Что кипели в глубине,

Жгли всю душу… Зарыдала

И на камень вековой,

Застонав, в тоске упала,

Больно билась головой.

В стихотворении «Соузница» (1929) персонажный мир прочерчен с большей социально-психологической определенностью. Родственная лирической героине судьба погибающей в тюрьме женщины-крестьянки, «скромная повесть» о ее жизни и предсмертных воспоминаниях отпечатываются в душевном мире лирического «я» («Ей все открывались // Деревня и начатый сруб… // Там дети остались, // Там муж, престарелый отец»), становятся предметом подлинно христианского постижения. Сердечное вживание в трагедию иной души приближает к победе над тюремным мраком и собственной безысходностью в мире, который отчаянному взору представляется «призраком пустым», где «так много… слито скорбей». В качестве смысловой параллели к «Соузнице» может быть прочитан притчевый сюжет стихотворения «Цветок» (1933), где истощившийся «на давно сухих камнях» цветок воскресает к новой жизни от пролитой на него в сострадании слезы: «Лишь одна слеза скатилась — // И цветок затрепетал, // Снова жизнь в нем заструилась, // Снова солнце целовал».

Воплощение в поэтическом мире Гримблит другого «я» как ценностной величины привносит в исповедь героини черты диалога — с Богом, со своей совестью, опытом иных людей. В виде диалога-спора тоски и сердечной окрыленности построено стихотворение «Разговор» (1926). Напряженное прислушивание к своему внутреннему миру, наполняющим его голосам дарит лирическому «я» понимание мудрости Божественного Промысла, что передается мелодией стиха, музыкальными созвучиями поэтических строк:

Жадно внемлет душа, тайный голос зовет,

И лампада у сердца горит, —

Она мир и отраду вокруг себя льет,

И мелодия тихо звенит.

В диалогическое соприкосновение вступают у Гримблит и различные этапы пройденного пути: детство, юность, тюремный опыт («Жизнь моя», 1927). В сквозных автобиографических мотивах, семейных воспоминаниях художественно приоткрывается онтологическая глубина человеческой судьбы. Прежнее удаление от игр и суеты, стремление к уединению и молитвенной сосредоточенности таинственным образом предвосхищали для героини будущие испытания, позволяли сберечь внутренние силы для христианского крестоношения: «И теперь, в ночь темную, // Богу мысль отдам, // Всю тоску огромную // Положу к ногам».

Духовное самоисследование лирического «я» выводит в поэзии Гримблит к познанию лагерного быта и бытия — как «дна преступленья и любви» («Лагерь», 1933), скрещения несхожих судеб, соприкосновения веры и отчаяния. Подобный ракурс видения мира и человеческой души воспринимается поэтом в качестве страшного, но необходимого и вразумляющего откровения: «Здесь все профессии скрестились — // И песней песнь, ума экстракт, // Здесь и ругались, и молились, // И потрудились без наград».

Притчевое обобщение извечных коллизий духовной жизни достигается в стихотворении «Странник» (1926). Образы города, через который «незримо проходит… Христос позабытый», народа, тянущейся к Богу души приобретают здесь расширительный смысл и проецируются на реальность как отдельной судьбы, так и мировой истории, где бесчувственность к Божественному присутствию соседствует с молитвенной надеждой на Его помощь и врачевание: «Незримо проходит Спаситель, // Он с чистыми сердцем всегда, — // Но город, гордыней покрытый, // Его не заметил следа».

Стихотворения мц. Татианы (Гримблит) — это поэзия духовного и нравственного сопротивления разрушительным стихиям исторического времени. Исповедальные мотивы, пейзажно-философская лирика соединяются в ее художественном мире с притчевыми образами, масштабными обобщениями о лагерном опыте многих современников, о теряющей и обретающей Бога человеческой душе.